– Герт, дорогой, ты посмотри на нашего Генриха! – воскликнула фрау Гертруда, увидев меня в гостиной. – Как людей преображает одежда! Генрих у нас настоящий светский щеголь гренадерской стати.

Я немного покраснел, и продолжил теребить в руках злосчастный цилиндр.

– Ну, Генрих, не смущайтесь, – продолжала весело улыбаться фрау Гертруда. – Выглядите очень хорошо. Сегодня в опере вы произведете фурор. Уверена, вам придется сегодня находиться в центре внимания. Не упустите свой шанс. Помимо малозначительных знакомств, может подвернуться стоящий контакт, полезный для вашей работы. Мы с Гертом вас опекать не станем, представим только своим знакомым, а дальше все зависит от вас.

– Спасибо вам, фрау Гертруда, на добром слове, но в этом фраке, я себя чувствую несколько неуютно.

– Привыкайте. Вам часто доведется менять внешний облик, чтобы решать сложные задачи.

Герт Леманн обошел меня вокруг, придирчиво осмотрел фрак, туфли и обратил внимание на часы.

– Надеюсь, ваши часы, Генрих, не имеют никаких дарственных надписей на русском языке? – поинтересовался Герт. – Часто мы не обращаем внимания на детали, и часто эти детали, играют с нами плохую шутку.

– Часы торгового дома «Павел Буре» серебряные с позолотой, никаких надписей не имеют, в моем пользовании находятся давно.

– Вы, на всякий случай, взяли с собой немного денег?

– Пятьсот немецких марок мелкими купюрами.

– Это даже много. Просто бывают ситуации, когда требуется угостить дам чем-то необычным, чего нет в буфете оперы.

Я уже успел осмотреть здание Венской оперы снаружи, прогуливаясь по улицам столицы в свободное время. Это величественное и монументальное архитектурное творение я не мог оставить без внимания. Великий австрийский архитектор Август Закирда фон Закардсбург, совместно с другом, тоже архитектором – Эдуардом ван дер Нюллем, возводя шедевр, вложили в него частички своих душ. За восемь лет возвести сложное в инженерном отношении здание непросто, но друзья решили эту проблему. Однако взыскательная венская и европейская общественность подвергла жесткой критике сооружение друзей. Не остался в стороне император Франц Иосиф І, признавший здание оперы полнейшей безвкусицей. Эдуард ван дер Нюлль не выдержал травли, развернутой в прессе, наложил на себя руки, а спустя несколько недель от туберкулеза скончался Закардсбург. Таким образом, создатели здания оперы не дожили до того времени, когда их труд был признан европейским обществом.

На мой взгляд, внутри опера радовала глаз даже самого взыскательного критика. Интерьер вестибюля и основного зала выполнен замечательно. Лепнина с позолотой соседствовала с изящными светильниками, портьеры на окнах гармонировали с цветовой гаммой стен. Кресла в партере и в ложах были очень удобны и оббиты превосходным атласом. Зрители могли получить удовольствие только от одного пребывания в здании оперы. Я чувствовал себя, как в каком-то прекрасном музее. Ловил себя неоднократно на том, что у меня от восторга и удивления непроизвольно начинает открываться рот, что было недопустимо и пресекалось мной в зародыше. Это, однако, не означало, что я ходил, вертя головой, ожесточенно сжимая рот до синевы губ, до хруста зубов. Нет, я вальяжно, вежливо улыбаясь уголками губ, прохаживался и в основном приглядывался. Да, нужное слово в нужный момент – дорогого стоит и может принести мне специфические дивиденды разведывательного характера, но, все же, нужно, как и охотнику или рыболову, больше прислушиваться и присматриваться. Особенно в незнакомом месте среди незнакомых людей. Особенно понимая, что среди этого большого числа незнакомцев и прекрасных незнакомок может, да, что там может – точно находится, – тот единственный человек, которого мечтает, которого любой мой коллега страстно желает найти и… и завербовать, в конце концов, черт возьми! И эта мысль, открою страшную тайну, является постоянной и всепоглощающей для любого человека моей профессии, как, впрочем и его ловца – контрразведчика. Поэтому я сам себе в эти минуты напоминал сеттера, готового унюхать, услышать, узреть свою жертву и мысленно сделать перед ней охотничью стойку, также мысленно хищно и сладострастно улыбаясь ничего не подозревающей добыче. Это потом мы станем единомышленниками, установим и разовьем хорошие личные, оперативные и деловые, доверительные отношения, в которых нет места обману, подлости и другим часто встречающимся исключительно человеческим поступкам, а есть честность, обязательность, исполнительность, преданность, а также постоянная забота о взаимной безопасности и готовность к самопожертвованию. Может быть даже станем друзьями, родственными душами, а пока… Пока я неспеша прохаживаюсь среди красиво и богато одетых людей высшего сословия, мило и доброжелательно улыбаюсь, демонстрируя свои исключительно мирные намерения, касающиеся исключительно искусства. Искусства разведки, – добавил, подумав я, раскланиваясь, пропуская очередную сверкающую бриллиантами солидную даму, гордо проплывшую мимо в легком облачке тонких духов. Хм… (мысленно хмыкнул я), если разобраться, ведь мои намерения, цели, задачи, определенные руководством в процессе подготовки и в последнем письме «Крестного», действительно являются исключительно мирными. Здесь я не погрешил против истины. Мир для моей Отчизны – вот, кратко, моя цель. И для достижения этой цели я буду и с улыбкой на выбритом лице ходить во фраке с галстуком-бабочкой и в лакированных туфлях, и со свирепым выражением на заросшей клочками грязных волос помятой, извините, морде, в рванье бездомного с драным вонючим шарфом на шее и залатанных башмаках, если этого потребует оперативная обстановка. Для мирной жизни своего народа я сделаю все. Ну, что ж, продолжаю работать в опере, но не оперным певцом. Хотя, если понадобится…