– Да, конечно, извини. А скажи мне, ты была с…

– С вашим царем? – вдруг пьяно хихикнула Лизхен. – А зачем вы спрашиваете, вы хотели бы быть на моем месте?

– Что?! – задохнулась от гнева боярышня. – Да как ты смеешь!..

Но маркитантка ее не слышала и, потянувшись, попробовала встать, однако ноги ее подкосились и она снова опустилась на лавку.

– Какой коварный русский напиток, – снова хихикнула она, – я совершенно не чувствую ног.

– Ох, горе ты мое, пойдем, помогу тебе до горницы дойти.

Алена перекинула руку Лизы через плечо, чтобы поддержать, и лица девушек оказались рядом. Сдув прядь волос с лица, маркитантка взглянула ей в глаза и горячо призналась:

– Да, ваша милость, я была с ним! Он такой красивый, сильный, ласковый и нежный мужчина, что любая женщина готова на все ради него. И я тоже!

Уложив Лизхен на постель, боярышня бессильно опустилась на лавку, кусая губы. Сердце ее, казалось, готово было выскочить из груди, а щеки покрыла мертвенная бледность. Тяжелый вздох вырвался из груди девушки, и она готова была дать волю слезам, но вдруг совсем рядом раздался голос Маши:

– Аленушка, а вы по-каковски с Лизой разговаривали? – Девочка стояла рядом с ней, с любопытством разглядывая свою наставницу.

– Ты что здесь делаешь?

– Я от Лукерьи убежала. Ой, ты что – плачешь? Она тебя обидела?

– Нет, Машенька, нет. Ничего она меня не обидела, это я сама себе понапридумывала и совсем не плачу.

– А почему у тебя слезы?

– Это так… пройдет.

– Ты не сказала, по-каковски вы с ней говорили…

– По-немецки, Машенька.

– А, знаю: так наш Ваня разговаривает с дядей Каролем.

– Ваня?

– Ой, я же обещала ему, что не буду его так на людях называть! Ты меня не выдашь? А то он будет сердиться.