Хинтерштойсер настолько изумился, что даже не сообразил, чего отхлебнуть довелось: монастырского вина или пива с подковами.

— Чему конец?! Мы с Тони Северную стену возьмем — и дальше помочалим. Да хоть на… на Эверест! Почти девять километров вверх! А что? Генрих Харрер как раз в Гималаи собирается, мы деньжат подзаработаем — и с ним. Вершин много, доктор. А кончатся, мы в Берхтесгадене школу альпинистскую откроем. Или вообще… О! Мы с Тони и с Капитаном Астероидом на Марс полетим, тамошние стенки брать. Только сначала Норванд пройти нужно, иначе никуда пути не будет. Вот и весь сказ!

— Завидую…

Голос Отто Гана прозвучал глухо, словно не за одним столом сидели. А и вправду, уже не за столом. Ни знакомой пивной, ни чудо-машины «Понтиак-кемпер». Снег словно на склоне Эйгера, камень во льду, чуть поодаль — темный зев пещеры. И доктор не в костюме, в расстегнутом зимнем пальто. Без шляпы, а в руке — вот тебе и на! — шприц.

— Вы правы, Андреас. Гор много, но Грааль — истинный! — всего один. Как и моя жизнь. Только Грааль вечен…

Плохо сказал, неправильно. А пуще того Хинтерштойсеру не понравился шприц. Для чего он? Отто Ган хоть и доктор, но историк, не врач. И пещера по душе не пришлась, мрачная, словно вход в Нифльхель, Землю Мрака.

И тут Андреас все понял. Это и вправду — не его сон. И не Отто Гана. И сон ли вообще?

Хинтерштойсер выдернул шприц из докторской ладони, словно редиску с грядки. Поднял Отта Гана за плечи, встряхнул от души.

— Уходить надо только в Валгаллу, доктор, — туда, где янтарный пирс и зал с золотыми щитами. А без Грааля вас туда не пустят, ясно? Вы его найдите сначала, а потом и вопросы насчет жизни задавайте.

Подумал немного — и рассудил:

— Не зря мы с вами кому-то привиделись. Видать, помочь придется. Вы, доктор, нам с Тони только пальцем укажите, в какой стороне Грааль искать. Не подведем!

Ответа не дождался. Пещера сгинула, пропал и снег. Камень же никуда не делся. Андреас лежал в спальнике между двух скальных зубьев, продрогший и голодный, до рассвета осталось всего ничего, одеяло сна, и без того тонкое, готово вот-вот истаять без следа. Но доктор Ган был все еще здесь, невидимый и неощутимый. И уже просыпаясь, Хинтерштойсер услыхал знакомый негромкий голос:

— Монсегюр… Монсегюр… Монсегюр…

5

Марек Шадов честно пытался убедить себя, что спит. Отчего бы и нет? Налетался, устал, перенервничал слегка. Потому и сон такой. Белая простыня под самый подбородок, темный незнакомый потолок, бронзовая люстра — и странное чувство абсолютного покоя. Ничего не надо искать, все уже есть, найдено, здесь, совсем рядом. И эти мгновения следует растянуть надолго, лучше — на целую вечность, иначе все кончится, потолок рухнет, и под обломками окажется вся его прежняя жизнь.