Стен-«вертикалок» на склоне хватает, но на этот раз Эйгер расстарался. Прошлый раз его союзником была вода. Не помогло, настырные людишки все равно ползут вверх. Не мытьем, так катаньем! Камень «Рампы» был гладок, словно стекло, и так же хрупок. Сталь уходила в него, словно в песок.

— Himmellherrgottsakramenth… — выдохнул Андреас Хинтерштойсер.

— …allelujamileckstamarsch! — довершил Тони Курц.

Первый крюк! Второй!.. Четвертый! Седьмой!.. В песок, в песок, в песок! На восьмой раз «Рампа» сдалась — поддалась, принимая в себя закаленный металл.

Мочалим!

х х х

— А морду я тебе все-таки набью, — рассудил Тони Курц, раскуривая мокрую сигарету. — Хорек ты, Андреас, причем мохнорылый.

Мохнорылый хорек отреагировал философски. Куда больше его занимала собственная сигарета, не мокрая, но весьма влажная. Курц, невниманием огорченный, повернулся рывком, рискуя соскользнуть в ледяную бездну.

— Что у тебя с Ингрид было, а? Когда мы с ней… То есть когда она… Она же только о тебе и говорила! И смелый ты, и умный, и тактичный. А еще она, Ингрид, перед тобой виновата и не знает, понимаешь, как загладить. В общем, ты хороший, я плохой, тобой, хорьком, помыкаю. Ты, мохнорылый, сначала с Хеленой своей разберись, она тебя, поди, внизу поджидает — чтобы кольцо в нос вкрутить.

Драться все-таки не полез — опасно оно без страховки. Хинтерштойсер же, сигарету раскурив, и вовсе впал в неведомую ему прежде мудрость.

— С Хеленой разберусь, не маленький. Но если я хорек, Тони, тогда ты крот-слепыш, который огороды портит. Я в этом раскладе вообще сбоку. Ингрид по американцу, кузену своему, сохнет. А мы с тобой — подопечные.

Тони взглянул нехорошо, кулак обозначив, но внезапно обмяк, разжал пальцы.

— Точно, Андреас! Она как о нем, об Уолтере, заговорит, так прямо зеленеет. Навешает на него всякого, словно на рождественскую елку, а потом вздохнет: зато, мол, мужчина, не прочим чета. Представляешь, он рыцарь, настоящий!

Рыцарей Хинтерштойсер видел только на картинках, а еще в музее, в виде старых доспехов. Поэтому совсем не впечатлился.

— Уолтером, говоришь, зовут? Прямо как нашего Вальтера, который Перри. Но Вальтер скромняга, на такого Ингрид и не взглянет. У них, у фон-баронов, и кость белая, и кровь голубая, и дым из ноздрей.

Крот-слепыш даже не попытался возразить хорьку. Выкинул окурок, проследил полет.

— Я вот понять не могу, Андреас, чего мы на нее запали? Мало ли девушек хороших?

Хинтерштойсер подумал и рассудил:

— Мало!

Старый Огр-людоед, сам-третий в этой беседе, слушал и поражался. Поди пойми этих букашек! Три километра с лихвой под ногами, а они о чем беседы ведут? Обиделся крепко, сделав очередную зарубку на ледяном щите. Но и опасность почуял. Если для этих двоих некая девица его, Эйгера, важнее, то нет ли за ними силы, ему неведомой?