– Держите его… Терпи, Петр Лукич.

Ничего не понявший боярин только и успел, что открыть рот для уточняющего вопроса, как в голове зашумело, отдалось горячей сыростью в носу и напоследок резануло болью в глазах. Да такой, словно в них плеснули кипятком!.. Мгновение-другое, и дюжие постельничие сторожа подхватили бывшего-будущего командира под белы рученьки, вытаскивая на подгибающихся ногах за дверь, где набившиеся в Приемную придворные смогли без помех полюбоваться на текущие из его ноздрей струйки крови, опухшее и вроде как посиневшее лицо, и в особенности на глаза, красные от лопнувших сосудиков. Тяжек гнев правителя, ох тяжек!!! Поэтому совсем не удивительно, что родовитые зеваки почли за лучшее исчезнуть, в ожидании того славного… гм, вернее, печального мгновения, когда Великий князь Литовский отъедет из Вильно в Москву.

– Государь?..

Наивернейший и наипреданнейший слуга Михаил Салтыков нашел своего повелителя в Опочивальне, взирающим через окно на суету дворни. Огляделся в покоях, невольно цепляясь взглядом за прямоугольник примятого ворса на персидском ковре – там, где еще вчера стояло стальное хранилище с хитроумными замками…

– Возок подан, государь.

Не отвлекаясь от разглядывания санного обоза, в который погрузили все, что можно (включая большую часть великокняжеской казны и его библиотеку), и даже часть того, что вроде бы и нельзя (ну вот зачем брать с собой дрова?), Дмитрий едва заметно кивнул. Затем вздохнул, словно бы прощаясь до срока с Большим дворцом, и дозволил ближнику одеть на себя тяжелую шубу. Не то чтобы он сам не справился… но ведь тот обидится, что лишили такой нешуточной привилегии, начнет искать возможность вернуть себе государскую милость, и черт его знает, до чего он там додумается и что решит…

– Скажи, Мишка… у тебя не бывало такого ощущения, будто пообещал что-то важное, а потом забыл и не исполнил?

Новоиспеченный глава Постельничей стражи сразу озабоченно нахмурился:

– Никогда такого не было, государь! Мое слово твердо, то все знают, а если кто иное говорит, так я готов!..

Ухватив усыпанную агатами и бирюзой рукоять кинжала, боярич воинственно нахмурился.

«М-да, нашел, у кого спрашивать!»

Оборвав блюстителя родовой и личной чести коротким жестом, правитель разочарованно выдохнул:

– Не то, совсем не то. И тревога какая-то неясная давит…

Ближник понимающе кивнул-поклонился: как же не быть в тревоге, коли за малым насмерть не отравили? А окончательно Салтыков уверился в дурном настроении великого князя, когда его не пригласили в жарко протопленный великокняжеский возок. Причем и на второй (и все последующие) дни тоже: Дмитрий был занят тем, что пытался разобраться в природе своих неясных предчувствий соответственно, и внимания на мерзнувшего в седле постельничего не обращал, заставляя того все больше и больше нервничать и гадать, кто же это нашептал Димитрию Иоанновичу про него разных гадостей. Недовольно переглядывались постельничие сторожа, втихомолку обсуждая рычащего на них боярича; вздыхали челядины, терпеливо снося очередной разнос или придирки обозного старшины (которому тоже регулярно доставалось от лютующего государева подручника); мечтали о вкусном зерне и теплом стойле лошади… Один лишь Борей беззаботно развлекался, щедро высеивая метели и бураны на пути ничтожных людишек: