Остальная работа прошелестела за полчаса. Не было в ней уже той песенной широты, голимый аврал. Мы с бабушкой тяпками обрабатывали начало рядка и едва успевали посторониться, когда дед выходил на разворот, обдавая нас пылью и запахом пота. Ну, ещё там, где между рядков были досажены веники, тоже пришлось вручную полоть и окучивать. С агрегатом не развернуться.

Со стороны огородной бригады подтянулись припоздавшие зрители. Постояли, толкая друг друга в бок, но слов не нашли, вернулись обратно. Пацанчик на дамском велосипеде «лаптёй тормознул», попрыгал, сдавая назад, штанину из-под цепи вызволил, закатал выше колена и почесал себе дале.

Солнце немного просело, но камни на перекате ещё не окрасились в розовый цвет, когда мы пошабашили.

– Дольше шли, – констатировал дед, закуривая первую и последнюю папиросу.

Не удивлюсь, если по весне он возьмёт пару участков.

Был бы день каким-нибудь рядовым, я, естественно, огрёб бы свою долю словесных аплодисментов. Только думы у взрослых сейчас не о том. Это для нас с Серёгой мамка жизненный стержень, а для них она тоненькая тростиночка, которую нужно кохать и беречь. Время другое. Не докатилось ещё до наших широт словосочетание «пожить для себя». А если бы и докатилось, не прижилось бы. Слишком уж дико оно звучит. Так что моим старикам за оставшуюся неделю ого сколько дел нужно наворотить, чтобы встретить свою Надежду, как подобает. Ну, насчёт того, чтобы поставить на стол что-нибудь вкусненькое, за бабушкой не заржавеет. По-другому готовить она не умеет. А вот хату надраить до блеска, огород привести в порядок, постирать бельё, выгладить его, накрахмалить – это дела первостепенные. В меру сил надо помочь.

Не знаю, как деду, а мне очень хотелось, чтобы на обратном пути встретился хоть кто-то из стариков, пожелавших нам «доброе утро». Но сеанс уже начался. Не просто же так они сидели около клуба? А так, праздник, конечно. Вернее, предвкушение праздника. Я даже придумал, что подарю мамке. Смотаюсь с утра на первую гору, нарву там букет полевых цветов и поставлю в вазу. Она их любит пуще любых роз. А Серёге отдам письма той самой Марэ-Паркалы. Пусть радуется.

Я, кстати, совершенно не помню тот день, когда мой братан вернулся из санатория. То ли не ездил встречать на вокзал, то ли память моя посчитала этот момент несущественным. Вот разные мелочи из неё водкой не вышибешь, а тут… Помню, к примеру, как Серёга намазал мне губы стручком горького перца. Помню, как он заболел желтухой и к нам нагрянули санитары из санэпидстанции.

После той обработки окна и пол пришлось перекрашивать, а на серебряной ложке, забытой на подоконнике, остались тёмные пятна. Она у меня, кстати, до сих пор в буфете лежит, в смысле, лежала. А уж когда на носу у брата чирей вскочил, это была трагикомедия. В школу идти не хотел, «позориться перед девочками». Бабушка ему тогда помогла. Запекла луковицу в духовке, прилепила на пластырь к больному месту, за ночь оттуда всё вытянуло. Как Серёга радовался! Он уже в то время был бабником-интернационалистом. Каждое утро морду свою прочищал огуречным лосьоном. Мамка рассказывала, что когда он появился на свет, у неё не было молока. Кормили его все обитательницы палаты: казашки, чувашки, немки, алтайки и кумандинки. Русских, наверное, в роддоме никого, кроме неё, не было, поэтому-то братан, наверное, их всю жизнь игнорировал. А в итоге женился на немке. Такой непонятный для меня финт. И характеры у нас разные. И родились мы в совершенно разных местах: Серёга – в Алтайском крае, а я на военном аэродроме в Приморье.