Однако Глеб будто читал мысли узника.

— Ты, может, скажешь про то, какой был добрый сын Ярослава Мудрого, кой княжение Киевское старшему брату отдал? Так и тут причина иная может быть — сил ратных не хватало для сечи, вот и все.

— Он сам его позвал на Русь из ляхов. И пришел Изяслав в Киев лишь с малой дружиной.

— Бывает, — понимающе кивнул Глеб. — Вон яблоню взять. Плоды все сплошь румяные, будто солнышко, а поискать — и такое же спелое с ветки сорвешь, но зеленое, будто смарагд[72]. Токмо оно одно-одинешенько, а остальные…

— Но нынче во Владимире сидят как раз потомки зеленого яблока, — не уступал Константин.

— Сидят, — не возражал Глеб. — Стало быть, семечки его побеги хорошие дали, а на побегах тех выросли… — Он сделал многозначительную паузу и жестким, уверенным тоном закончил, как отрезал: — Сызнова румяные яблочки.

Он неспешно прошелся по темнице, провел рукой по земляной стене, зачем-то притопнул, словно проверяя прочность пола, после чего, повернувшись к Константину, вновь обнажил в улыбке белоснежные, слегка влажные, выпирающие вперед клыки.

— Думаешь, не ведаю я, почто ты память нашу родовую копать удумал да уверить меня в чем-то добром возжаждал? Мыслишь, будто и опосля услышанного сопли тут распущу, обниматься полезу, на груди твоей слезу горячую уроню? — И с упреком продолжил: — Эх ты! Раньше о том думать надо было, до Исад. Порубили бы всех дружно на пиру том, и ныне ты мед хмельной пил бы в светлице чистой за столом широким али девкой услаждался в опочивальне своей. Ожск твой опять же целый стоял бы, а не в головешках дымился, да и сам бы ты тож не в нем сиживал, а куда как повыше, в Пронске.

Он подошел поближе к Константину и присел на корточки, не спуская с узника своих глубокопосаженных маленьких змеиных глаз.

Правая рука его машинально опустилась на земляной пол, нащупала Парамоновы приспособления для пытки, выбрала из них кочергу с расплющенным концом, и Глеб, даже не поворачиваясь, молча через плечо протянул ее палачу.

Тот услужливо схватил протянутый инструмент, метнулся к жаровне и, опустив его туда, принялся энергично раздувать багряные угли, успевшие подернуться тончайшей серой пленочкой.

— А еще потому ты так охотно говоришь со мной нынче, — грустно произнес Глеб, продолжая гипнотизировать своим гадючьим взглядом Константина, — что боишься. И правильно. Как токмо закончим беседу нашу, так к делу и приступим. А знаешь, — едва замолчав, вновь начал он, чуть кривя в усмешке тонкие губы, — почему я тоже не спешу? Вовек не угадаешь. Хошь на спор?