— А ты на ногах еще добавь, — посоветовал Константин.

Глеб шутку понял и, странное дело, почти не обиделся. Даже попытался ее продолжить:

— Так неудобно. Как счет вести, так разуваться надо. А надумал я вот что, — вернулся он к своей мысли. — Собрал я все перемены, что с тобой приключились, воедино и понял: не может человек так перемениться, да еще за столь короткий срок. Это ведь не молонья какая на единый миг сверкнула, ан глядь, а ее уж нетути. Стало быть, ты… — И вдруг резко, без малейшего перехода, повелительным тоном приказал: — А ну перекрестись! — Он торопливо отпрянул назад, наблюдая за реакцией Константина, но, когда тот спокойно и уверенно осенил себя крестом, сокрушенно протянул: — Стало быть, ты не сатана, — и расстроенно вздохнул: — А жаль.

Однако чуть погодя лицо его вновь оживилось и приняло эдакое лукавое выражение, напоминая забавного чертика из мультика по пушкинской сказке.

Только в отличие от нее помимо бесенка с попом, которые были и здесь, и Ивана-дурака, на роль которого Константин самокритично назначил себя, тут присутствовал еще и палач.

Взаправдашний.

И был он совсем не веселый, хотя и набожный.

Вот его наличие и делало сказку чуточку пострашнее, больше схожей уже не с пушкинской, а с гоголевской.

Ну, скажем, с «Вием» или со «Страшной местью».

— Оно ведь может и так статься, что попы врут, будто не в его силах крест на себя наложить, — размышлял вслух Глеб и, расстегнув ворот своей красной рубахи, аккуратно снял через голову золотую цепь с красивым, тонкой работы крестом, пояснив: — Мыслю, вдруг ты его боишься. Хочешь, сам возьми, дабы он мне защитою не был, а коль захотишь, я пока просто в сторону его метну подале?

— Брать я его не буду, боюсь руки запачкать, — усмехнулся Константин. — А помехи в нем никакой для меня нет. Так что сказывай, чего тебе от меня надо.

Глеб молчал, продолжая как-то странно смотреть на узника. Затем оскалил зубы в радостной улыбке и ласково, почти восторженно заявил:

— Умен ты, порождение тьмы и геенны огненной, да русский человек завсегда тебя обхитрить сможет. Нет во мне теперь боязни той, ибо не брат родной предо мной в оковах железных сидит, но враг рода человеческого. А ему каленой кочергой шкуру прижечь греха нету. Глядишь, господь еще и спишет кой-что из содеянного ранее.

Он стремительно вскочил на ноги, метнулся к жаровне, выхватил оттуда кочергу с недобро рдеющим малиновым концом, загнутым перпендикулярно основанию, и, резко шагнув к Константину, с силой прижал раскаленный металл к тыльной стороне левой ладони, которой узник опирался о землю.