Когда боец велел сидящему и совсем очумевшему от вопросов Середы самооборонцу скинуть сапоги и верхнюю одежду, оставшись только в белье и босым, Гогун побелел как мел, понял – сейчас будут кончать. Середа хмыкнул не очень одобрительно, но ничего не сказал. Кроме лепета о том, что он все осознал, исправился, перековался и твердо встал на путь исправления, сообщил очумевший Стецько крайне мало. Очень уж разительным оказалось отличие реальной ситуации от той, что ему виделась. Было от чего обалдеть и более тертому калачу, а не этой наглой сопле.

– Я тебе дам возможность доказать, что сейчас ты не врешь и действительно хочешь нам помогать, чтобы выжить, – медленно, чтобы до помраченного сознания пленного дошло правильно все сказанное, сказал Семенов.

Бурят поднятием бровей дал понять, что не вполне понимает ход мыслей товарища.

Семенов продолжил:

– Будешь тащить мешок с харчами и другой груз. Сейчас пойдем в темноте, потому хочу, чтобы ты своим бельишком был виден и ночью. А без сапог хрен ты удерешь…

– Еще как удерет, босиком-то сподручнее, – возразил Середа.

– Нет-нет, товарищи, никуда не побегу, не убивайте только, – взмолился пленный, глядя снизу вверх преданными собачьими глазами.

– Ага, так мы тебе сразу и поверили… сиди молчи, – отозвался артиллерист.

– Погодь, мы ему мешок примотаем, так, чтоб не скинул. С мешком не побегаешь. Провод еще остался?

– Полно. Сторожить только эту слякоть всю ночь придется, – заметил хмуро Середа.

Видно было, что он начал отходить после спектакля, и усталость наваливалась на него. Он жевал кусок хлеба, которым только что перекусили все беглецы, но жевал словно через силу, хотя видно было, что голоден.

– А мы его на ночь свяжем, – отозвался Семенов.

– Лучше б нам за ночь уйти подальше, – заметил в ответ, баюкая свою разболевшуюся не ко времени руку, поддельный арбайтсфюрер.

– Идти ночами, а днем спать при столь малочисленном составе, не дело. К тому же та самая возможность влипнуть в нехорошее – ночью в разы более, как и остановиться на ночевку там, где не надо. Нет видимости – нет движения, – серьезно отозвался Семенов, не без гордости вставив в свою речь слышанное раньше от Уланова.

Середа пожал плечами.

– В сложных случаях лучшее время для броска – с рассвета и под сумерки. Точнее, даже так: под сумерки – бросок и ночлег; с рассветом – бросок и, по обстоятельствам, дневка до вечера. Идти глухими лесами – тоже не вариант. В лесу надо прятаться, ночевать, добывать еду. Ходить надо по дорогам, они для того и сделаны, – продолжил Семенов.

Артиллерист опять пожал плечами. Возбуждение у него проходило, и устал он после своего спектакля, как прима-балерина на премьере. Даже есть уже толком не хотелось, и жевать было трудно, хотя голодная слабость давала себя знать.