– Та яка мені своя ця Мазепа. Шкурники вони й дурні. Нічого у них не вийде, тільки даремно крові напролівают. Та тому що брешуть, що за незалежну Україну воюють, а самі-то ніяк не вільні. Або під поляками танцюють, або під австріяками, або як зараз – під німцями. Шавки вони на прив'язі, такі свободи не добудуть[106], – печально заявил Середа.

– Вот странно: когда они гутарили – я через пень-колоду понимал. А у тебя все ясно, – удивился искренне Леха.

Хохол пожал плечами, задумался. Семенов тоже призадумался, нахохлился как-то. По поляне словно тень пробежала.

– Я его небольно зарезал, – пробурчал дояр.

Все вопросительно поглядели на него. Все видели, что да, не чухнулся Гогун, зачем об этом говорить?

– По их меркам – это подарок. Лучшее, что предложить могут, – через силу выдавливал красноармеец.

Остальные слушали.

– По уму надо было бы им еще петуха красного пустить. И дедушке ласковому, и старосте, и усатому, и тому долговязому – они его резуном кликали: он, вишь, у них тоже как представление дает. Резьба по живому! Театр, мать иху! И двери колышком подпереть. Да детишек у них много, жалко. Ну так вот: не бесите меня – все вместе решали, что кончить эту гниду надо, так нечего рожи воротить. Как они с нами – так и мы с ними! И все тут! За добро – добром плачу. Той же монетой.

– Мы не бандиты, а красноармейцы, – пожал плечами Середа.

– А иди ты к чертовой матери! – разозлился Семенов еще больше. – Вот я – исполнил то, что красноармейцу положено, – врага убил. И больше эта вошь дохлая никого на виселицу не поведет, не застрелит, не зарежет и прикладом не огреет. Я решил, мне и ответ держать, когда к своим выйдем. Но чтоб никаких кислых рож мне тут не было. Ты вот сомневаешься, что будь сила у этого Гогуна – мы в лучшем случае пули бы получили? А в худшем – даже говорить не хочу. Так что скажешь? – глядя Лехе в глаза, спросил красноармеец.

– Да я сам не знаю, что это на меня накатило, – поежился менеджер.

– Белье зря не снал, – вдруг сказал бурят. Словно холодной водой споривших облил.

Все посмотрели на азиата, деловито упаковывавшего в мешок все харчи, кроме пресловутых кавунов. Пока они тут разбирались в высоких материях, Жанаев прикидывал, как их обратно вернуть. Вот и высказал то, что считал нужным. Белье – вещь ценная, в холодное время года – особенно, потому нехорошо так разбрасываться. Дырки можно заштопать, кровь отмыть. Зато тепло будет, воевать так удобнее.

– Ладно, не обеднеем, – отозвался Семенов. – Там стирать надо долго – обмочился Стецько обильно.

Бурят пожал плечами. Вчерашний плешивый немец тоже обделался, когда его душили. Ну так не страшно: мыло нашлось в вещичках, а постирать – воды вокруг много, да и труд невелик.