Год двенадцатый армия прокормилась на своих запасах: казенные стада на такой случай имелись, хотя и небольшие. В тринадцатом невероятный урожай помог армии птицей и свининой, а коров всего миллионом больше обычного на мясо пустили. А вот в четырнадцатом году, когда главная интендатура установила среднюю цену за корову свыше пятидесяти рублей, под нож попало уже не семь, как обычно, а сразу двенадцать миллионов источников говядины. Понятно, что на зимних ярмарках цена коровы поднялась аж до семидесяти рублей — живой коровы. Армия почувствовала некоторый мясной голод — и интендатура решила повысить ставки до "рыночных".

Семьдесят рублей за ходячий кусок мяса оставили Россию без крупных рогатых скотин: при отеле чуть более четырех миллионов под нож пошло больше десяти. А из двадцати семи миллионов голов довоенного стада осталось всего около шестнадцати. Число же скота тяглового ополовинилось.

Когда в год на человека в стране выходит хорошо если четыре-пять килограмм мяса, уменьшение мясного пайка на пару килограмм может быть и не особо критично: не было его, так и не будет, вдобавок на рынке появилась редкая ранее баранина, да и птицефермы мои не только яичком народ баловали. Но вот с основным кормом человечьим — то есть с "зернобобовыми" — стало совсем худо. Не из-за засухи или неурожая какого, а просто потому, что весной шестнадцатого года большинству крестьян пахать стало не на чем. Совсем не на чем — ну а я этот момент как-то прошляпил.

Потому что сидел в теплом Уругвае и восстанавливал здоровье. Вот уж врагу такого восстановления не пожелаешь! Аппарат Илизарова — штука полезная, но уж больно страшная. Да и чешется в тех местах, где в тебя живого спицы воткнуты. Самым же паршивым во всем этом деле стало то, что внешне-то рука и почти нормально стала выглядеть, а вот действовать… Кости мне доктора собрали, мясо — тоже как-то зажило, вместе с сосудами. А вот с нервами получилось неважно, и рука почти не действовала. То есть ложку-то я держать мог, и даже мимо рта ей не промахиваться — но уже писать или рисовать не получалось. Хорошо еще, что это особо и не требовалось, да и времени свободного хватало, так что потихоньку работа с пишущими предметами была освоена и левой рукой. Что меня в этом удивило, так это различие в технологиях письма и рисования: писал я теперь как курица лапой, а рисовать левой рукой я смог очень прилично. Хотя, вероятно, потому что рисовал я скорее всего "в зеркальном отражении", а писать так было невозможно: не поймет никто. И это было довольно печально. Впрочем, могло быть и сильно хуже.