Цыгане вокруг нас все, как один, опустились на колени. Он посмотрел на них сверху вниз властным своим взглядом; его глаза, казалось, действительно пылали, и этот красный свет, шедший изнутри них, был зловещим, будто за ними полыхало пламя адского огня.

«Дракул», пронесся в толпе цыган тихий шепот с каким-то священным трепетом. По лицу Люси было видно, что ее шокировало это зрелище. Я увидел, как тень ужаса пала и на лицо Ван Хельсинга.

Отец девушки-цыганки бросился вперед, бережно забрав дочь (так как это, по-видимому, и была та самая Малева, о которой говорилось выше) из рук вампира.

Даже за маской его избитого и распухшего от кровоподтеков лица было видно, что он неизмеримо счастлив.

«Благодарю вас, мой Князь», прошептал он на своем родном цыганском языке. «Я, Успенский, в вечном долгу перед вами». Почтение в его голосе было абсолютным и искренним.

Дракула кивнул. Ярость у него на лице у нас на глазах стала рассеиваться. Люси приблизилась к нему, следя за этим переходом от зверского бешенства к утонченности и изысканности в поведении.

Вампир посмотрел на нее, а затем опустил взгляд ниже, на то, что осталось от его одежды, залитой кровью, от рубашки, изрешеченной пулями. Из его собственных ран сочилась какая-то темная сукровица.

«Мне нужна будет новая рубашка. В ближайшем будущем возможна новая поездка к портному?» Он подошел к реке, сорвав с себя рваные остатки рубашки. Он окунул разорванную ткань в бурлящую воду у берега, прополоскал ее и обтер ею себе лицо и грудь, вымыв также руки, словно это был обычный утренний туалет. Глядя на него, я был поражен, как прямо на глазах его раны стали заживать; они затягивались, покрывались коркой, затем становились блестящими оспинами, после чего вообще исчезали. Этот процесс заживления поразил меня до глубины души, и я вдруг осознал, до какой степени он действительно является инородным существом.

Партизаны и освобожденные заключенные еще смотрели на него, в изумлении разинув рты, но Павел и Фаркаш, которые были в курсе, что это вампир, погнали их к грузовикам. Ван Хельсинг вместе с Успенским зашагал к своей машине, одновременно осматривая девушку, которую отец нес на руках, прижав к груди.

«Похоже, она не пострадала», поставил диагноз Ван Хельсинг. «Уведите своих людей в горы. И спрячьтесь там как можно лучше».

«Мой народ и раньше подвергался гонениям», сказал цыганский вождь. «В наших горах сам Бог нас не найдет».

«Можете взять с собой и остальных?», спросил Ван Хельсинг, показав на евреев и других заключенных.

«Конечно. Все, кто в ежовых рукавицах бошей, теперь родственники».