Ему больно смотреть на своего отца. Он вспоминает, как боялся этих буйных глаз под густыми бровями и как сердился на них, ибо этот человек мучил его, когда он, будучи девяти-десятилетним мальчиком, не мог уследить за его хитроумными толкованиями, отец-учитель унижал его насмешкой, едко и обдуманно оскорблял самолюбие. Тогда Эфраим желал этому хмурому, ворчливому человеку всяких бед. Теперь же, когда на нем останавливается мертвый взгляд этих ввалившихся, потухших глаз, на сердце словно давит камень и сострадание сжимает горло. Он боялся этого дня, этого взгляда. Взгляда, который понимал и… прощал.

В этой тесной полутемной камере воздух сперт, сыр и холоден, через узкие оконные отверстия в нее попадает дождь. Здесь нависла ужасная и непереносимая густая вонь, а издалека доносится глухое пение. Словно мертвое царство отверженных людей, призванных ответить за все грехи человечества.

Эфраим глядит на отца, на то, в кого он превратился за этот год, и ему становится стыдно, смотря на этих трех скелетов, которые когда-то были вполне себе здоровыми людьми. Стыдно, что у него здоровое тело и крепкая одежда, что он молод, деятелен, что он через час может уйти отсюда, прочь из этого мертвого царства глины и ужаса. А эти трое не могут думать ни о чем, выходящем за их тесный круг этой жуткой повседневности. Они рабы? Но они и люди.

Эфраим, переборов, вновь нахлынувшее смешанное чувство вины, стыда, присел рядом с тремя несчастными, и прижался вплотную к их смердящим лохмотьям, так что их вонючее дыхание смерти обдавало ему лицо, а их грязные бороды щекотали ему кожу. Опустившись на корточки рядом со своим отцом, Эфраим пытается поговорить с ним, просить прощения за все. Но тот продолжает смотреть мимо родного сына, в пустоту перед собой. Эфраим пытается успокоить его, подбодрить. Ему приходится говорить долго и бережно, пока его слова, наконец-то, не начинают преодолевать тупую усталость отца и доходить до его далекого сознания. Наконец он отвечает, покашливая, слегка взволнованный, глотая слезы, стекавшие из глаз по бледному лицу, и уходящие в глубины бороды. Эфраим жадно ловил на слух хриплое прерывистое лопотанье отца.

— Я здесь… Ты здесь… Я не помню, как… долго. Словно… всю жизнь. Ты здесь… Я знал… Верил…

— Тише, отец, тише. Прошу, тебя, успокойся. Я здесь. Я буду здесь, с тобой. Прости, что оставил тебя. Прости меня, отец.

— Я верил… Ты здесь, сын… Я верил… Ты не оставишь меня…

— Я бросил тебя, но больше этого не будет. Мы будем с тобой. Я поддержу тебя до конца. Прости меня.