— Я должен… не помню… Все крутится… Работать… Да, я должен работать… Простите меня… Я буду работать… Я… Не надо… Прошу вас… больше не надо…
Отец то уходил в себя, теряясь где он, и кто его окружает, то вновь возвращался, узнавая сына, и говоря с ним, прерывистым хриплым голосом, умирающего старца. Он не помнил, сколько уже здесь находится. Время для него остановилось в цикличный круг ежедневных обязанностей. Он рассказывает о надсмотрщиках, в основном это римляне. Жестокие римляне. У них было много самых разных надсмотрщиков и сторожей: одни жестче — те отнимали у них молитвенные ремешки, чтобы старики не повесились на них, Другие же мягче — и не отнимали, но все равно, все они — необрезанные богохульники и прокляты богом. Заключенным евреям было все равно — лучше кормят их или хуже, ведь они отказывались есть мясо животных, убитых не по закону. Таким образом, им оставалось только питаться отбросами фруктов и овощей. Грязь, боль, объедки и вонь тесной каморки — все, что было в их ничтожной жизни. И работа, конечно же, в первую очередь, работа. Каждый должен приналечь.
С бережной любовью, извлекал он из отца слова горя и безнадежной покорности. И понимал, что им, заключенным и приговоренным, им всем уже все равно, будут ли их сегодня избивать дубинками, пока они не упадут на глинистую землю, или же завтра пригвоздят к кресту, согласно нечестивому способу римлян казнить людей. Чем скорее конец, тем он желаннее — господь дал, господь и взял. Да будет благословенно имя Господне.
Эфраим понял, что дело безнадежно. Он не может помочь, и не может облегчить их участь. Заключенные умирали постоянно, и отец не сегодня-завтра, также окажется в их числе. Сегодня он простился с ним… навсегда. Теперь он просто слушал его, но долго отец выдержать не мог и скоро опять погрузился в тупое оцепенение, смотрящего в пустоту, и абсолютно обреченного человека. Последнее что он спросил у своего сына, была слова о своей младшей дочери, сестре Эфраима — Маре:
— Ты здесь… Мара… где моя дочь… Ты… здесь, сын… Заботься о ней… Помни… о семье… Ты здесь… Я здесь… Помни…
Больше его не интересовало ничего, что происходило за стенами и частоколом, этой маленькой тюрьмы. Вера покидала его, как и всех остальных, но тем не менее оставалась. Бог видит все. Время придет, и все понесут наказание за все, что совершили. Кем бы они ни были. Время придет, и час настанет.
Эфраим смотрел, как они трое заключенных, и обреченных, сидят, сгорбившись в этом тусклом утреннем свете темницы. А ведь эти три жалких и тощих старика, грязные, униженные, были когда-то большими людьми. Сегодняшний вид и облик их потряс его до глубины души, и разжег в нем весь его пламень гнева. Он был полон благочестивым состраданием, и в тоже время, ярости, и сердце его чуть не разрывалось.