– Так, – сказал Меншиков, захлопнув дверцу. – Присядем же и побеседуем, как выражался кардинал Ришелье, – как сейчас помню… Что-то вы тут все чересчур быстро опустили руки, как я погляжу…

– А что нам еще остается? – Белаш невозмутимо пожал плечами. – В нашем положении одинаково неприемлемы обе крайности – встать на четвереньки и рычать или исписать стены гордыми словами о непреклонной непокорности. Поймите, так всегда вели себя крепкие духом приговоренные к смерти – терпеливо, с достоинством ждали. Вы же это знаете, вы знаете историю гораздо лучше меня. Обе крайности неприемлемы, потому что бессмысленны. Мы просто ждем, ничего больше не остается. Сначала, когда нас было много, мы продумали все мыслимые варианты побега и отвергли их все – неосуществимо. Захватить одного из «мохнатых» не удалось, теперь они настороже. Что вы еще можете предложить?

– О, я многое могу предложить… – проворчал Меншиков. – Но об этом потом. Что там, в лесу?

– Вас оставляют в лесу. Одного. Для самозащиты дают вот это. – Он коснулся ножен тесака. – И вы должны собирать… до сих пор не могу догадаться, что это такое. Синие кругляшки из наростов на стволах деревьев. Сами увидите.

– А кто мешает собирать?

– Разные твари. И справиться с ними, знаете ли…

– Значит, Роми…

– Вряд ли она вернется.

– Какой же я дурак! – вслух подумал Меншиков. – Идиот.

Колода. Что мне стоило отдать ей до завтра иглер? Пользоваться им может и ребенок – направь на цель и нажимай на спуск. Ну почему я не догадался? Да, но кто знал? Выходит, ночью я целовал мертвую, ведь она не сейчас умерла, она умерла двенадцать дней назад, когда открыла глаза и увидела над собой белый потолок с круглой бледной лампой, ничуть не похожий на потолок звездолета, в котором она только что летала…

– Она и ко мне приходила… – сказал Белаш.

– Ага, и вы разыграли то ли Иосифа Прекрасного, то ли… – Меншиков глыбой навис над ним. – Наплевать, что ей стало бы чуточку легче умирать, зато вы, Белаш, праведник, вы свято соблюли моральный кодекс эпохи…

– Который сплошь и рядом нарушаете вы, – тихо сказал Белаш.

– Ну почему мы растем такими слюнтяями? – Меншиков возбужденно зашагал по комнате. – Люди, копающиеся в грязи, вам нужны и необходимы, но вы их то ли тихо жалеете, то ли презираете. Почему вы так упорно забываете, что ангел и с испачканными крыльями остается ангелом, даже если у него нет возможности почиститься? Столетиями верующим внушали, что Сатана – вселенский злодей, а меж тем он и его братия – первые в истории бунтари и сброшены с небес исключительно за бунт против догмы, деспотии. Догмы сидят в нас крепко: белый – хороший ангел, черный – грешный черт. Да ведь это идиотство – делить на праведников и грешников, никогда не было ни тех, ни других…