Ну все. Отлегло от сердца. Вон они, спускаются уже. Кто морщится, кто плюется — стало быть, недовольны. Вот и славно. Ваши плевки, господа мерзавцы,— это баль­зам на мое сердце. Они — мои аплодисменты.

— Мальчишку сыскать надобно,— вспомнил кто-то.

— Ищут уже.

— Может, огоньку, государь? — услужливо предложил стоящий почти рядом со мной бравый молодец, показав­шийся мне знакомым,— Сам выскочит.

Я присмотрелся повнимательнее и вспомнил — имен­но он ехал следом за Иоанном. Значит, царевич. Ну и ко­зел! Я б тебе в штаны огоньку, чтоб ты из них выскочил! А лучше напалму. Но сижу-молчу, слюну пускаю.

— Да они уже и так обделались,— слышу мрачную шут­ку царя.

Вот он стоит возле меня. Высокий, с аккуратной куче­рявой бородкой, цвета глаз не вижу, но мешки под ними изрядные, здоровый нос уточкой книзу, лоб высокий и в морщинах. Пока мелкие, но и для тех рано — ему ж еще и сорока нет, исполнится только через месяц. Одежду опи­сывать не буду, в сумраке она все равно не блестит и тона ее все больше приглушенные, хотя цвет их я заметил — кроваво-красный, под стать сегодняшним занятиям.

Но как же он близко-то. Можно рукой пощупать. На­стоящий. Из Рюриковичей. Только щупать не хочется, да и руки показывать нельзя — они же все в кровище. Впро­чем, даже если проведу по нему, все равно испачкается не он — я.

— Ты чьих будешь, божий человек? — слышу над ухом.

Ишь ты, он еще и ласково может. С чего это вдруг и

кому? Рядом вроде ни одного человека из дворни Висковатых не наблюдается, а к опричникам так обращаться все равно что черта ангелом назвать. Царь же у нас богобояз­ненный. Он как человек пять — десять замучает, так, вер­нувшись с Пыточного двора, все утро поклоны перед ико­нами бьет. Со старанием. Я читал, что у него даже шишка со лба не сходит от усердия. Ну-ка, посмотрим, есть она или врали в книжках.

Украдкой поднимаю голову и... столбенею. Взгляд мгновенно напарывается на царский взор, жесткий и ко­лючий. Внутри буравчиками злоба, в самой глубине — страх, а поверху пленочка ласки. Только тоненькая она. Дунь разок — и нет ее. И чего это он на меня уставился? Грим потек?

— Оглох, что ли, юрод?! Царь тебя вопрошает!

Это опять царевич. С огоньком не вышло, так он здесь норовит порезвиться...

Чего-чего?!.

Меня?!.

Царь?!.

И что делать? По плану ответ не предусмотрен. Нет текста в моей чумазой папочке, которая прозывается го­ловой. Скалюсь во всю ширь рта. От уха до уха. Время тяну. И Ванька, как назло, замолчал. Плечом чувствую — затрясло мальчишку. Сидит ни жив ни мертв. Хорошо, что его правая ладонь под моими пальцами и сверху их закры­вают тряпки-обноски. Всегда можно дать знак, напомнив про голос. Напоминаю. Молчит. Давлю на указатель­ный — это условный сигнал.