В ее глазах кроме гнева я увидел обиду и жгучую ревность, но она выбрала неправильные слова, неправильный тон и неправильный объект для своих нападок. Я никогда никому не позволил бы так говорить о Мари, даже Катарине.

Мы с бегинкой встречались всего три раза — дважды в прошлом году и один раз этой весной. Сразу после возвращения из Йоркшира я принялся дежурить у дороги возле Биллоу и на третий день подкараулил-таки Мари, едущую на своей повозке из Ноттингема. Проводив девушку до деревни, я дождался, пока она отправится обратно, снова примостился рядом с ней на передке и с трудом заставил себя слезть почти у самых городских ворот.

Я всякий раз улыбался, вспоминая об этой поездке.

Мари теперь гораздо лучше говорила по-английски, а я всю зиму пытался овладеть французским так же упорно, как учился стрелять из лука. Не скажу, чтобы мы смогли от души поболтать, но теперь я понимал почти все ее слова, а она понимала меня. И я бы не возражал, если б дорога от Биллоу до Ноттингема заняла не полчаса, а несколько дней.

Мне показалось, Мари тоже была рада моей компании, несколько раз я даже заставил ее рассмеяться. Однако она все равно оставалась застенчивой и чуть печальной и наотрез отказалась принять ожерелье, которое я купил для нее на ярмарке в Йорке...

— Можешь ругать меня, сколько хочешь, Катарина, — сквозь зубы проговорил я, — тебе и твоему отцу и вправду перепало от меня забот. Но никогда не говори дурно о Мари в моем присутствии, слышишь?!

— Значит, это правда! — крикнула Катарина, топнув ногой. — Правда то, что болтают везде и всюду о проклятой бегинке!

— Я не хочу знать, что о ней болтают!!! — гаркнул я, привстав.

Резкое движение прошило меня болью, я снова повалился на подушки, крепко стиснув зубы. Все-таки семейные скандалы требуют отменного здоровья, а я пока что был жалким доходягой... Потому очень обрадовался, когда в комнату ввалился Локсли — заросший, усталый, засыпающий на ходу.

Сменяясь с поста на стене, Робин всегда приходил сюда отсыпаться, прочно обжив оленью шкуру на полу. Я не возражал — с ним мне было проще, чем с кем бы то ни было, — а сейчас его появление и вовсе пришлось как нельзя более кстати. Правда, Катарина так не считала.

—  Я присмотрю за ним, госпожа, идите, — пробормотал Робин, ставя в углу свой лук.

Катарина просто онемела от такой наглости: простолюдин-аутло, из милости получивший приют в замке, жалкий беглец, только благодаря великодушию ее отца избежавший виселицы, отпускает ее из комнаты мужа, словно какую-нибудь служанку!!!

Пока она приходила в себя, Локсли уже развалился на шкуре.