А пугачёвцы меж тем решили спровоцировать нас на атаку. Столь же медленным маршем, не обращая внимания на огонь батареи Баневича, их колонна подошла к нашим позициям шагов на сто и открыла правильный огонь залпами повзводно. Даже штыки отомкнули все, кроме первых шеренг, состоящих из гренадер. Пусть огонь их был весьма неметким, пули так и свистели вокруг нас, однако плотность его позволяла искупить сей недостаток с лихвой.

И тогда трубы запели «В атаку! В галоп!» и полк наш устремился на врага снова, сквозь пули и пороховой дым, нещадно шпоря коней и подгоняя их ударами палашей плашмя. Для того, чтобы обнажить оружие, команда нам не требовалась. Мы врубились в ряды пугачёвцев, обрушив на них палаши. А ведь штыки примкнуть успели далеко не все солдаты врага, и это было нам весьма на руку. Гренадер мы просто смели, слишком уж мало их было. И снова палаши пошли гулять по головам и плечам пугачёвцев, снова мы намеренно прорубались к комиссарам, убивая их в первую очередь, снова рассекали колонну под звон стали, редкие выстрелы и хлопки шрапнельных снарядов. Но вот шрапнели сменились пороховыми ядрами, а после и вовсе обычными, чугунными. И летели снаряды ближе и ближе, значит, пороха у Баневича всё меньше.

Снова трубы запели ретираду, хотя враг и не был обращён в бегство, а вполне справно отбивался от нас, иногда даже пытаясь отрезать отдельных драгун или группы, которых после того беспощадно закалывали штыками. Так поступили бы и со мной, если б не вахмистр Обейко с гефрейт-капралом Болтневым. Они пробились ко мне, при этом вахмистр лихо размахивал вокруг себя палашом, весь мундир его покрывали вереницы кровавых точек, по ним можно было легко отследить каждый взмах. Болтнев же выстрелил из карабина, свалив какого-то пугачёвца, что уже готов был вонзить штык в бок моего коня, а после, бросив его болтаться при седле, поочерёдно убил ещё двоих из пистолетов, подаренных когда-то ротмистром Корениным лучшему стрелку моего взвода. С их помощью я вырвался из ловушки, и мы вместе помчались прочь от смыкающегося за нашими спинами вражеского строя.

Когда полк отступил на две с лишним сотни шагов, я огляделся и увидел баржу, уже саму по себе идущую по великой реке, бурлаков, во все пятки удирающих по снегу прочь от поля боя и мчащихся нам наперерез драгун в длинных серых шинелях. Не казаков, а именно рабочих драгун, и это давало нам большие шансы не только на жизнь, но и почти на победу. По крайней мере, над этими всадниками, слишком уже скверными наездниками они были, что видно даже с такого расстояния, да и бойцами не лучше.