Встретили нас, спешенных всадников, можно сказать, неласково. Некогда было разбираться с нами офицерам пехотных полков, готовящихся к решительной атаке на пугачёвцев. Надо сказать, всех основательно удивила задумка противника с проволочными заграждениями в тылу. Это не обозами подпереться, тут кто-то сознательно отрезал всей армии пути к отступлению. Уйти смогла только лёгкая кавалерия. После нескольких неудачных попыток атаковать наши тылы, потерпев поражение от гусар и пикинеров, пугачёвские иррегуляры поспешили скрыться, спасти свои жизни, бросив товарищей на произвол судьбы. Хотя, по большому счёту, они уже ничего не решили бы в этой баталии. Они сыграли свою роль, провалились с треском и галопом покинули окровавленные подмостки.

– Кто такой?! – рявкнул на меня пехотный штаб-офицер с вмятиной от пули на знаке.

– Поручик Ирашин! – представился я.

– Поручик, – сказал тот, – вот и отлично. Становитесь на место в пехотном строю. Знаете, где оно? – Я кивнул. – Вот и отлично, – повторил штаб-офицер с вмятиной на знаке. – Ваша задача шагать в ногу с ротой и не отбиваться далеко от солдат. С командованием справятся и унтера.

– Я понял вас, ваше высокоблагородие, – ответил я, занимая место поручика в строю.

– А вот и егеря, – добавил штаб-офицер, махнув рукой командиру егерской команды. – Вы что там, к валу примёрзли, что ли?

Егерский поручик никак не ответил, только козырнул и построил своих людей между ротами штаб-офицерова батальона.

Место егерей на валу заняли команды конной артиллерии. Командовал ими, как не странно, сам генерал-адъютант Григорий Орлов. И ещё мне показалось, что я узнал в командире одной из них поручика Баневича. Быстро отцепив орудия от передков, бомбардиры открыли огонь по выстроившемуся у тыловых рогаток противнику. И тогда пугачёвцы пошли в атаку.

Их повёл одетый в чёрную кожу комиссар с поднятой шашкой. Они шли с некой, никогда раньше не слышанной мною песней. С каждым шагов превращаясь из ошеломлённых поражением и сломленных солдат, в гордо идущих на смерть бойцов, готовых сложить головы, но не сдаться, не побежать. Тем более что и бежать-то им было по сути некуда.

Будучи в пятидесяти саженях от нас, пугачёвцы ринулись в рукопашную. Без единого выстрела. В этот момент унтера в нашем строю закричали, часто опережая обер-офицеров:

– К залпу товьсь! Целься!

А когда до бегущих пугачёвцев осталось меньше десятка саженей, над шеренгами пронеслась команда «Пли!». И тысячи мушкетов почти одновременно выплюнули свинцовую погибель в перекошенные лица бегущих бунтовщиков. На несколько секунд всё окуталось дымом, в котором выделялась только замершая фигура комиссара в чёрной кожаной куртке, а потом из этого порохового тумана вырвались пугачёвцы. Перекошенные лица, почерневшие от крови шинели, глаза горят дикой злобой, какой мне прежде видать не приходилось. Вот тогда, впервые в жизни, мне стало по настоящему страшно. И я ударил палашом по этим лица, раз другой, третий. И продолжал бить, бить, бить.