— Да не туда! — почти весело окликнул меня Световид, когда я пошел прочь с полянки, и ткнул посохом в противоположную сторону, пояснив: — У тебя же ныне крыльев нетути, потому и не тщись попусту — потонешь.

— А… чудо? — осведомился я.

Оно для иного, — загадочно усмехнулся старик. — Сам поймешь для чего, егда времечко настанет… И помни: кого возлюбили боги, тому они даруют не токмо много радостей, но и столько же страданий, ибо для истинного счастья их надобно поровну.

Весьма оригинально для последнего напутствия перед дорогой. Утешил, называется. Но не вступать же в дискуссию, доказывая, что он неправ и что счастье — это как раз когда у человека все хорошо. Ладно, будем считать, в этом мы с ним расходимся. Нестрашно.

Главное, чтобы он оказался прав в ином.

Глава 20 УСПЕЛ И… НЕ УСПЕЛ

Глава 20

УСПЕЛ И… НЕ УСПЕЛ

Если б кто-то упомянул, что мой отъезд, как и тогда, в Кострому, вновь выпал на счастливый для меня день, потому как ныне память все тех же семи спящих отроков[79], я, наверное, не выдержал бы и сорвался, закатав в морду. Возможно, не раз.

Однако Андрюха Апостол был далече, а остальные, по всей видимости, не до такой степени разбирались в житиях святых и прочих книгах, чтобы знать имена этих отроков, а также что один из них доводился мне тезкой.

Касаемо предзнаменований скажу лишь, что этот день начинался далеко не счастливо — с уныло моросящего безрадостного дождя. Заканчивался же он и вовсе чуть ли не ливнем, сопровождаемым шквалистым ветром, порывы которого нагло крали из-под одежды все нутряное тепло. На следующий день погода повторилась с абсолютной точностью, а потом пошло-поехало. Дни выползали похожие один на другой, словно кто-то невидимый штамповал их на огромном принтере. Нескончаемый день сурка, да и только.

Но это погода. А вот дорога — если эту грязь можно было назвать дорогой — день ото дня становилась хуже и хуже. Казалось бы, дальше некуда, но, пускаясь на следующее утро в путь, я убеждался, что вновь промахнулся — есть куда. Лошади увязали в непролазном киселе по самые бабки. Хорошо хоть, что с нами были заводные и вьючные, иначе мы бы и вовсе делали не больше десятка верст в сутки.

Странно, ехать — не идти, но к вечеру мы все валились с ног. А ведь предстояло еще развести костер, каким-то образом запалив его, стащить с себя насквозь мокрую одежду и повесить для просушки на рогульки возле нещадно дымящего костра, а потом приготовить в котелке еду и наломать елового лапника для крохотного навеса от разбушевавшейся не на шутку стихии. Давалось все с превеликим трудом, даже такая малость, как просто поесть, поскольку от дикой усталости кусок упрямо не хотел лезть в рот, и помогало только желание согреться огненно-горячим хлёбовом.