А тут еще чернь, доселе покорная, заволновалась, теперь-то я понимаю, что ее растравляла и направляла искусная рука, не буду повторять чья. Но пока чернь вела себя достаточно мирно, если и приступала к Кремлю, то лишь с одним вопросом: погиб Димитрий в Угличе или тот, кого имеют Расстригой и Самозванцем, и есть истинный Димитрий? Да или нет?! Лукавый вопрос! Даже я, знавший обо всем больше других, не смог бы ответить на него одним словом. Потому и молчал. А вот князь Василий Шуйский как-то раз вышел на Лобное место и крест целовал в том, что Димитрий погиб и он своими глазами видел его мертвое тело.

Наверно, мало кто в Москве верил, как я, что Господь не допустит падения славной трехсотлетней династии под напором какого-то самозванца, то уж точно никто не ожидал, что катастрофа будет столь быстрой и столь ужасной.

Случилось это ровно через неделю после сороковин царя Бориса. Самозванец отправил в Москву очередных смутьянов, Наума Плещеева да Гаврилу Пушкина, болтунов известных, но на этот раз дал им в сопровождение сотню казаков под командой самого атамана Корелы. Обойдя Москву, они подошли к Красному Селу и возмутили его. Все сельские жители, преимущественно купцы и ремесленники, трепеща под строгими взглядами казаков, заслушали грамоту Самозванца и немедленно присягнули ему, более того, изъявили желание препроводить гонцов в Москву. Шли мирно, без рогатин, топоров или дреколья, поэтому стража на воротах не посмела остановить их. Толпа по мере движения к Кремлю набухала, как Волга, питаясь многочисленными притоками из улочек и переулков московских, и наконец разлилась буйным морем на Красной площади. Но вот на Лобное место поднялись Плещеев с Пушкиным, развернули свиток, и над площадью повисла абсолютная тишина, такая звонкая, что у нас, во дворце кремлевском, затряслись стекла и поджилки.

— Люди московские, — донеслось до меня, — к вам обращаюсь я, Димитрий, законный великий князь и царь всея Руси, сын царя Ивана, внук царя Блаженного. Ко всем вам, людям черным и средним, торговым и военным, приказным и сановным, к боярам и святителям, посылаю я слово примирения и согласия. Я не буду укорять вас ни за то, что пренебрегли вы клятвой, данной деду моему, никогда не изменять его детям и потомству его вовеки веков, ни за то, что в младенческие годы мои вас обманом заставили присягнуть царю Федору, ни за то даже, что вы присягнули царю Борису, ибо дьявольским наущением были убеждены, что погиб я в Угличе. Но ныне, когда явил я себя всему миру, когда весь мир и вся Русь признали меня царем законным, что удерживает вас от изъявления покорности? Чего страшитесь? Не с мечом иду я к вам, а с миром.