– Для друзей Абдулла, – растянув губы, сказал Витицкий.

44

Абдулла нарушил правила конспирации. Он не имел права встречаться с Максом вот так просто в туалете, под боком у немцев и недобитых белогвардейцев. Но, во-первых, по своим каналам он уже знал об операции, которую проводил Макс, и понимал, как важно быстро, не размазывая сопли по стенам, расставить все точки над i, подтвердив свое право курировать работу берлинского гастролера. А во-вторых, Абдулла не сомневался, в сортире безопасней, чем где бы то ни было. Ни один немец, даже под страхом обосраться, не сунется в эту грязную белградскую клоаку. «Нет, немец придумает что угодно: добежит до посольства или до ближайшей гостиницы, будет терпеть до последнего, но здесь срать не станет, – размышлял Абдулла. – Немецкий мещанин это вам не английский аристократ. Нет! Вот англичанин вместе с его невероятным, непостижимым аристократизмом насрет где угодно и не поморщится. Ну а русский интеллигент-разночинец, ему кто ближе? Немецкий гопник, мечтающий стать буржуем, или все же засранец-англичанин в цилиндре и галстуке?»

45

Жизнь потрепала Адама (Абдуллу) Витицкого. После расстрела Артузова ему пришлось несладко. Обвинения в троцкизме, арест, тюрьма. Ожидание смертного приговора. И вдруг, как во сне – морок рассеялся. Радость жизни накатила девятым валом. Поневоле станешь высоким мистиком. Адама неожиданно отпустили.

За время отсидки многое изменилось в советской разведке. Расстреляли сменившего Артузова Слуцкого. Затем расстреляли сменившего Слуцкого Пассова. Пассова сменил Шпигельглаз, но его тоже расстреляли. Возможно, новый начальник Фитин испытывал кадровый голод, возможно, Витицкому просто подфартило. Так или иначе его выпустили. Огромное счастье обрушилось на Адама в зябком декабре 39-го, когда он вновь стал посещать свой рабочий кабинет на Лубянке. Обиды на коллег не было. Душа сладко ныла в предвкушении скорого счастья.

В этот момент Витицкий полюбил. Полюбил нежно и страстно, как может полюбить опытный, прошедший тяжкие испытания офицер госбезопасности юное создание, лишь начинающее трудный путь в органах НКВД. Катенька, Катюша, Екатерина Георгиевна – она вошла в его жизнь летящей ангельской походкой. Как он был счастлив в эти прекрасные месяцы перед отправкой в Югославию! Сейчас, стоя у грязного окна в вонючем балканском сортире, он почувствовал тоску в сердце. Он вновь вспомнил о любимой женщине, родившей только что ему в Москве сына. Витицкий мучительно остро захотел домой, на Родину. В горле запершило, но он взял себя в руки, откашлялся, сурово взглянул на Макса и сказал: