Персонажи фотоснимков стучатся в ее память, толкают ведомые только им двери, протискиваются, начинают свои представления. И вроде уже ясно виден Рунич, который, не попрощавшись, уходит по липовой аллее, останавливается, что-то долго рассматривает в траве — и приносит ей потерянную сережку. А вот она сама — теряется в догадках, кто же главный: похожий на циркача коротышка Дмитрий Дмитрич или все-таки толстяк, про которого поначалу думалось, что он повар — бас его то и дело слышится с кухни, а потом громадные ручищи лапают деревянную треногу кинокамеры. И когда, в какой момент камера снимала ее глаза? Так и осталось непонятным!

Зато с физической точностью она вспомнила, как сильно ей хотелось покривляться перед зрачком объектива, позлить его.

Обитатели фотографий стали размножаться — будто руководимые невидимым фокусником, — и перед Идиными глазами уже мелькали сцены, отнюдь не представленные на вернисаже, но тоже кем-то когда-то запечатленные, проявленные и отпечатанные на упругой лоснящейся бумаге.

Ливень во время съемок их первой с Лозинским фильмы: шквал рвет на куски палатку, а Лекс носится по площадке и собирает разбросанные ветром фотоснимки из археологического музея. На них — прототип ее фильмовой героини профессора Этвуд, смелой исследовательницы, которую степи и пески едва не свели с ума. Лекс так трясся над этими снимками, и на тебе — ветер разметал их по мокрой траве, увлек в ближайший лес, и насквозь промокший Лекс гонялся за ними.

Вдруг Ида поняла, что та самая госпожа Этвуд — в детективной серии она расследовала убийства, происходящие на археологических раскопках, — стала сейчас ее собственным прототипом. Короткая стрижка, мужские костюмы, едко-недоверчивый взгляд — да, этот облик, придуманный на корабле, облик, в котором она ступила на другой берег океана, явился с тех самых снимков, которые они часами рассматривали с Лексом.

«А почему бы после экспедиции к золотому городу инков не открыть детективное агентство?» — подумала она.

Грин спал. Но на нее неотрывно смотрели другие глаза — черные глаза заносчивого испанца, который заметил, что высокая худощавая дама в мужском костюме едва слышно разговаривает сама с собой.

Однако Ида не видела ничего и никого вокруг. Она смотрела сквозь фотографии: взгляд ее блуждал по прошлому и попадал в будущее, в котором — теперь ей было совершенно ясно — она может делать все, что угодно, и не перед требовательным зрачком кинокамеры, а где захочет. Совершенно где захочет. Под солнцем и луной. А не в искусственном свете софитов.