— Точно, — сказал Понтер.
— Думаю, послание можно просто бросить в его ящик в университете.
— Нет, — сказал Понтер. — Не в университете. Он уже предпринял шаги, чтобы уничтожить улики. Полагаю, он считал, что ты вернёшься не раньше, чем через год, так что он может избавиться от улик, которые ты сохранила, и потом никто и не вспомнит, когда именно они пропали. Нет, эту записку надо доставить в его жилище.
— Жилище? В смысле, ему домой?
— Да, — сказал Понтер.
— Поняла, — сказала Мэри. — Это очень угрожающе — показать, что ты знаешь, где он живёт.
Понтер сделал озадаченное лицо, но спросил:
— А ты знаешь, где он живёт?
— Недалеко отсюда, — ответила Мэри. — У него нет машины — он живёт один, и не может себе её позволить. Я подвозила его домой пару раз во время пурги. Он живёт почти на самой Джейн-стрит… хотя погоди. Я знаю, в каком здании он живёт, но понятия не имею, в какой квартире.
— Это дом на несколько семей, такой же, как твой?
— Да. Но далеко не такой респектабельный, как мой.
— Разве у входа не должно быть списка, показывающего, в какой квартире кто живёт?
— Так уже давно не делают. Теперь там только номера квартир и кнопки звонков — вся идея как раз в том, чтобы предотвратить то, о чём ты говоришь — не дать никому точно узнать, кто где живёт.
Понтер удивлённо покачал головой.
— На что только глексены не пойдут, только чтобы не иметь ничего подобного компаньонам.
— Да ладно, — сказала Мэри. — Давай на обратном пути подъедем к его дому. Я его узнаю, когда увижу, и тогда мы будем знать хотя бы адрес.
— Давай, — согласился Понтер.
Мэри чувствовала себя не в своей тарелке, ведя машину по Финч-авеню и сворачивая на улицу, где стоял дом Раскина. Она осознала, что это не из-за страха случайно встретиться с ним — хотя это тоже её нервировало. Это было из-за мысли о возможном судебном разбирательстве.
Дрифтвуд, район вокруг Джейн-стрит и Западного Финч-авеню, был местом, где никто в здравом уме не захочет задерживаться надолго. Это был один из самых криминальных районов Торонто — да и, если на то пошло, всей Северной Америки. Его близость к кампусу Йоркского университета была постоянной головной болью его руководства и, вероятно, основной причиной того, что, несмотря на годы лоббирования, Спадинская линия подземки так и не дотянулась до кампуса[67].