Ко всему прочему афинянка любила купаться по ночам, потому, для большей безопасности, решила не искушать судьбу пешими прогулками под луной в полном одиночестве. Она купила невысокую, себе под стать, лошадку, которую за привычку ластиться к хозяину в поисках вкусного, назвала Айкаллеей[54]. Цены на лошадей в Азии заметно ниже, чем в Элладе, и Таис не особенно поиздержалась. Некоторые из новых знакомых афинянки удивились покупке, но только не Лисипп. Ваятель мужей и лошадей, он немедленно прочел Таис целый трактат о достоинствах и недостатках ее приобретения. Первые гетера выслушала благосклонно, вторые легкомысленно пропустила мимо ушей.

Вдали от городского шума девушка боролась с прибоем, забираясь подальше от берега. Скользила по крутым волнам неуловимой нереидой или ныряла в прозрачную синеву, стараясь коснуться дна, такого близкого на вид, достать красивую раковину. Накупавшись до одурения, отжав волосы, подолгу сидела на берегу, завороженная шумом прибоя, криками чаек. В туманной дымке она высматривала стремительные дельфиньи плавники и далекие паруса, мечтая, что под одним из них возвращается Птолемей.

О хилиархе не было вестей уже продолжительное время. Доходили какие-то смутные слухи, будто он сражается с персами далеко на востоке, но, сколько Таис не расспрашивала приезжающих в город купцов, они толком ничего не могли рассказать. Многие из них, ходившие прежде торговать в Финикию, испугавшись войны, теперь избегали этого пути.

Македоняне, оставшиеся в Эфесе, знакомые Таис по памятному симпосиону, тоже помалкивали. Прежнего командира гарнизона, Сополида, Антигон услал за каким-то делом, поговаривали, что с посольством в Элладу (иные уверяли, что в Македонию). Нынешний начальник, лохаг Аристон, в последние дни лета честно признался афинянке, что о судьбе Птолемея знает, но сказать может только то, что тот еще недавно был жив и здоров. На большее Таис рассчитывать не стоит, поскольку дело, в котором участвует Птолемей, представляет собой военную тайну.

– Недавно?

– Месяц назад. Азия огромна и новости идут долго.

День за днем пролетело лето, наступила осень. Здесь, в Эфесе, как и в Афинах, смена времен года прошла почти незаметно. Македоняне говорили, что в горах их далекой родины этот переход куда ощутимее. Там на деревьях уже начали желтеть листья, а здесь, на побережье, вечнозеленые заросли маквиса, дикой оливы, лавра и не думали меняться.

Вспоминая родные горы, оставшихся дома близких, македоняне становились задумчивы, печальны или злы. Иные бранились черными словами, понося самозванца, кто-то лишь горестно вздыхал, а некоторые сами себя утешали словами надежды, что все еще образуется и разлученные встретятся вновь.