– Вы можете загримировать меня так, чтобы меня никто не узнал?

– Легче легкого. С лицом могу сделать все, что пожелаете. Превращу вас хоть в старика, хоть, если угодно… нет, в женщину превратить вас будет очень трудно. Попробовать‑то можно. Но шрам, боюсь, останется заметен, а вот бородой густой, но не очень длинной, скрыть его легко. Есть, конечно, некоторые нюансы. Итак, вы хотите, чтобы вас никто не узнал?

– Да.

– Если сделать из вас старика, а это самое легкое потому что морщины так избороздят лицо, что и шрам можно принять за одну из них, вас выдаст походка. Вы же не сможете шаркать ногами и сутулиться?

– Смогу. Но недолго. Пожалуй, старик отпадает.

– Так, так. Ладно, садитесь, закройте глаза и расслабьтесь. Хотите граммофон заведу, чтобы вы не скучали, пока я буду над вами работать?

– Почему бы и нет?

– Что вы любите слушать?

– Мне все равно.

– Так, так – это вам понравится.

Он вытащил пластинку из картонного серого конверта, поставил на граммофон, завел его, положил иглу отточенным движением, так что она не запрыгала, а сразу нашла бороздку. Сперва раздалось легкое потрескивание, как от статических помех, которые почти всегда слышны в наушниках во время радио‑эфира, а потом… Музыка действительно оказалась хороша, а голос у певицы еще лучше. Не сразу, ой как не сразу, Шешель понял, что это поет Спасаломская. Он захотел открыть глаза, спросить о своей догадке у гримера, но передумал, не стал отвлекать его от работы, да и побоялся, что все испортит, если посмотрит на свое лицо, пока на нем еще не сделали все изменения.

Что‑то теплое и влажное, похожее на подогретый крем размазывали по его лицу руки гримера. Он слушал музыку, плыл куда‑то, вдыхая запах цветов, и не знал, сколько прошло времени, прежде чем он услышал:

– Вот и все, открывайте глаза.

Голос этот был сравним с боем часов, которые возвещали, что пришла полночь, сказка закончилась, карета вновь превратится в тыкву, кучер в крота, а лошади в мышей. В кого же превратится он?

– И это я? – спустя несколько секунд, в течение которых он смотрел на свое отражение, спросил Шешель. Он не узнавал себя и в первый миг чуть было не потрогал лицо, чтобы убедиться, что отражение отвечает ему таким же движением. Гример оставил эту реплику без ответа. Он стоял сзади и тоже смотрел в зеркало, победно усмехаясь, опершись рукой о спинку кресла, будто это был какой‑то трофей и он позировал перед фотокамерой. О, такую фотографию действительно можно вклеивать в альбом, а потом, показывая друзьям и знакомым, гордиться ею, если, конечно, рядом поместить настоящее изображение Шешеля. Его реплика стала для гримера лучшим комплиментом, впрочем. Ничего другого он и не ждал.