У Шешеля кружка дернулась в руках, и если бы до этого он не выпил добрую половину чая, то наверняка расплескал бы его себе на брюки.

– О‑о‑о, – только и протянул он вначале, поставил чашку на стол.

– Я не тороплю тебя с ответом. Подумай немного.

Гайданову не хотелось терять этого пилота. Он рассчитывал на него. Скажи сейчас Шешель «да», то еще до захода солнца встретился бы с императором. Гайданов представил бы ему Шешеля, а император сказал бы что‑нибудь банальное, например: «Рад, что вы будете работать со мной».

Гайданов замечтался. Ему сделалось грустно оттого, что все эти видения пока не могут стать реальностью, но если о них не забывать, не стирать, изредка просматривать, то они обязательно материализуются, и он наяву, а не в своих мечтах, поведет Шешеля к императору. Тот заочно знал Шешеля, но не только по фильму о полете на Луну, который ему показали накануне вечером, привезя пленку из Москвы, а еще и по гонкам пятилетней давности, которые выиграл Шешель. Мир так тесен.

Когда ожили часы, оглушив комнату глухим звоном, Гайданов вздрогнул. Видения разбились, а их осколки посыпались на пол, впитываясь, как капли дождя в ворсистый ковер, и если бы он задумал вернуть их, то ему пришлось бы вытряхивать ковер.

Часы успокоились после второго удара, видимо, догадавшись, что не в самое подходящее время потревожили тех, кто находился в комнате. Но Гайданов уже все сказал Шешелю, а за тем оставалось последнее слово, которое он все никак не мог произнести.

– Не говорю «прощай», – а говорю «до свидания», – сказал Змей Искуситель.

– До свидания, господин генерал, – сказал Шешель.

Здесь был его мир. В этой комнате осталась частичка его души, которую отнял у него Гайданов, когда в один из альбомов среди пилотов своих эскадр приклеил и фотографию Шешеля, снятого на фоне того аэроплана, что нашел свое последнее пристанище на дне Балтийского моря. Эта фотография забрала у него души гораздо больше, чем все километры отснятой пленки фильма. Чтобы вернуть ее обратно, надо вырвать фотографию из альбома, разорвать на мелкие кусочки и проглотить. Но даже если он проберется в этот кабинет, когда здесь никого не будет, откроет альбом, то станет листать его страницы, смотреть на лица пилотов, вспоминать тех, кого уже нет, а у остальных спрашивать; «Где вы? Как вы?» А в ответ ему будет молчать тишина.

Холодный и неприветливый ветер с Невы обжигал лицо. Спустя несколько минут Шешель почувствовал, что пальцы, которыми он вцепился в чугунный парапет, начинают деревенеть. Постой он здесь еще некоторое время, превратится в статую, как превратились в них львы, которые подошли к реке попить, сели вдоль ее берегов, чем‑то зачарованные, а потом уйти уж не смогли. Ядовитый влажный воздух разъедает их позеленевшую от времени шкуру, но пройдет еще не один десяток лет, прежде чем они рассыплются прахом.