Сергий кивнул легату и взялся за ручку котла.

— Пошли во второй ряд за Волчьими воротами, — проворчал он.

— Правильно, — бодро откликнулся Гефестай. — Давно пора подкрепиться!

День прошел в мелочных заботах, в готовке и генеральной уборке. Соседи преторианцев искренне не понимали, зачем вытрясать пыль из ковров и выгребать обглоданные кости. Все равно ведь новых накидают!

Ночь прошла более или менее спокойно. Кто-то скрипел снегом около юрты, но злое шуршание мечей, вынимаемых из ножен, живо уняло чей-то позыв к агрессии. Всю ночь то издалека, то совсем близко раздавались пьяные крики, хохот, лязг клинков. Вольница! Батька Оролес не слишком прижимал своих хлопцев, давал гульнуть.

Встал Сергий поздно, хоть выспался. Вышел, набрал полные горсти снега со стенок юрты, обтерся — и проснулся окончательно.

— Пойду сделаю обход, — сказал он Искандеру, оделся, нацепил меч и вышел на прогулку.

Обойдя целый поезд черных кибиток, Лобанов выбрался на кладбище сарматской общины — поле, покрытое невысокими, оплывшими курганчиками. Выбрался — и угодил на похороны. Большая толпа принаряженных сарматов кольцом охватывала свежую могилу, кирками выдолбленную в мерзлом грунте. Рядом, на дорогом плаще, вытянув руки по швам, лежал покойный. Старик в белой накидке поверх теплой куртки вел оседланного аргамака — совершалось «посвящение коня». Трижды, слева направо, старик-посвятитель обвел коня вокруг могилы, потом лишил скакуна его роскошного хвоста и надрезал ухо. Выпевая невнятный гимн, он наполнил глиняную чашу ритуальным пивом, дал испить аргамаку — тот с удовольствием выхлебал пенистый напиток. Посвятитель старательно разбил пустую чашу о копыто коня, а осколки бросил в могилу. Вложив повод уздечки в руки мертвеца, старик заунывно проголосил: — Пусть это будет твой конь!

Эту обрядовую фразу Сергий перевел верно, а вот что старик потом излагал коню, он понимал с пятого на десятое. Посвятитель долго, во всех красках описывал трудную дорогу для умершего и просил аргамака помочь хозяину на пути в обитель предков. Досматривать до конца обряд посвящения Лобанов не стал — дела.

А становище жило своей жизнью. Дралось, любилось, ело и пило, праздновало рождения и горевало на тризнах. Тут гадали — читали скороговоркой заклинания над связкой ивовых прутьев. Играли — двое мальчишей-оборванцев кидали гнилые орехи в узкое горлышко прикопанной в снег амфоры и яростно спорили, кто попал. А вот мимо проехал сам Тарб в высокой бобровой шапке, в плаще из меха горностая, удивительно похожем на королевскую мантию. Могучего коня царя «свободных даков» почти не было видно под роскошной попоной, бахромой своей обметавшей снег. Попона была расшита в сарматском стиле, золотом по пурпурному шелку — узорами из завитков, кружочков, спиралей и гроздей. Тарб изображал величественного правителя, его взгляд был устремлен вперед и вверх, за горизонты обыденного понимания.