— Маар… А как будет «тысяча»?

— Я ж говорила уже!

— Да я забыл… Хо…

— Хазахра!

— Точно! Хазахра!

Сергий тяжело посмотрел на Тзану. Это с ней ты хотел расстаться? Чего ж тебя так корчит? Что, терять не хочется?

Лобанов отер лицо, размазав по щекам воду из опавших снежинок. Ишь, как взыграли твои темные инстинкты. Да и кому охота оставлять такую красотулю хлыщу-римлянину? Хотя кто он и кто Гай? Этот папсик — сын сенатора, хоть и несовершеннолетний. Двадцать пять Гаю стукнет осенью. А Сергию — за тридцать, и чем он может похвастаться? Тем, что из рабов-гладиаторов выбился в кентурионы? Так для римлян слово «кентурион» — синоним «солдафона»… Короче, похвастаться нечем. И все-таки Тзана с ним! Сарматы не признаются в любви, они, когда женятся, говорят своей избраннице: «Навсегда!» Хорошее слово. Правда, пугающее. Пугающее чем? Постоянством? Отказом от измен и перемен? И с какого времени пугающее?

Приведя мысли в полный сумбур, Сергий двинулся к юрте. Тзана и Гай оба вскочили. Девушка бросилась к Лобанову и начала его тискать, а легат замер неуверенно, порываясь что-то сказать.

Поцеловав зажмурившуюся Тзану, Роксолан оторвался от ее губ и бросил Гаю:

— Говори!

Тот встрепенулся.

— Я передал Сирму твои слова, — начал он, — и жрец дал согласие на встречу. Но вот где вам встретиться. Луций с Публием прячут Сирма, просто так не пройдешь. Но я проведу!

— А тот дом, что за гончарными мастерскими? С пентаклем на стене?

— Туда нельзя! — сказал Гай испуганно. — Там засада!

— Ага… — задумался Сергий и спросил: — И когда ты меня проведешь к Сирму?

— Сегодня, как только стемнеет и взойдет Веспер! Подходи к храму Замолксиса, я буду ждать там.

— Договорились!

Глава двадцатая, которая распахивает перед преторианцами перспективы — сияющие или, как минимум, блестящие

Глава двадцатая,

которая распахивает перед преторианцами перспективы — сияющие или, как минимум, блестящие