– Ченмирен? – в темноте кто-то завозился. – А? Ченмирен, говорю! Да кто там, чтоб тебя… – Спрашивающий закашлялся.

– Да Григорием мама называла, – отозвался Ефремов. Родная русская речь прибавила сил бороться с темнотой внутри.

– Не подходи ко мне, браток, у стенки стой, – снова заскрипел голос из темноты. – Больной я, заразный. То ли тиф, то ли холера, черт их тут разберет. Мож помру, а мож и нет. – И снова некто в темноте зашелся кашлем. С таким не живут долго. – Меня эти дьяволы косоглазые заразили чем-то. Я, как дурак, как скотина безгласная, на заклание пошел. И что видел, что видел, брат, так лучше и не видеть того на втором этаже.

И снова – кашель, удушающий кашель, выворачивающий легкие. Ефремов остался у двери и закрыл глаза. Теперь темнота не мешала. Увидеть человека на этих шести квадратах с закрытыми глазами – задача для двоечника-первоклассника. Но вместо теплого свечения в углу скрючилась бурая, чуть мерцающая фигура. Все, все здесь не так, как учили.

Словно почуяв, что Ефремов смотрит в него, фигура подалась вперед. В нем еще тлело что-то, похожее на человеческую жизнь, но не хватало главного. И человек заговорил жадно, так жадно, словно пил воду после работы на летнем солнцепеке.

– Руки, ноги, головы людские, кишки в стеклянных банках по стенам стоят. Браток, не могут так люди с людьми… Нелюди тут. И они, и мы для них – не люди… Ад тут, браток. Режут, как крыс. Я знаю, я лишь одним глазком видел, но узнал. Там девонька, которую со мной привезли. Голова ее в банке. Роток открыла, глазки пучит, словно спрашивает: «Как? Зачем?»

То, что рассказывала эта серая тень, было слишком страшно, чтоб быть правдой. Человек, высосанный чем-то, явно бредил. «Его лихорадит, он все придумывает!» И Ефремов вздохнул поглубже, встал в асану и попытался дать бедолаге своей целебной праны. Пусть хоть заснет, успокоится. Но тот, приняв живительной энергии, сел и вдруг спросил:

– Слышь, Григорий! Ты на воле не слышал ли… А правда, что Советы Берлин взяли?

– Правда, – ответил Ефремов.

– Хорошо, – и только после этого незнакомец заснул. Его свечение стало похоже на человеческое. Забылся сном и Ефремов. «Увидеть бы солнце, услышать бы поезд еще раз», – была его последняя осознанная мысль. Его ли?

…Я смогла сама выдернуть руку. Я знаю, неправильно вести себя грубо, но я испугалась, что дальше увижу голову Ли Сяо в банке с формальдегидом. Я испугалась, что увижу там свою голову.

– Мне очень жаль, господин Ефремов, что ваша подруга погибла в застенках, – сказала я вежливо. Мне было тяжело дышать, как будто я заболела. Я надеялась, что дальше мы попрощаемся, и когда он уйдет, я возьму такси, поеду к золотой статуе Будды, зажгу девять пучков ароматов у входа в храм, и когда дым долетит до неба, спокойствие спустится в души живых и мертвых из этой истории. Завтра мне снова нужно работать в «Зионе» и быть вежливой с посетителями. – Я понимаю, что ваша жизнь изменилась благодаря ей – вы получили профессию и нашли свое предназначение. У нас в Китае считается, что только праведникам и мудрецам дается долгая жизнь, вы – подтверждение тому. Пробыть с вами рядом – большая честь для меня. Вы делитесь со мною своим особенным ци.