Я заметила слезы на его глазах. Ни одна не упала вниз. Голос господина Ефремова стал сухим и жестким:

– Спасибо на добром слове, Цай Сяо Ся. – Он совсем не эти слова хотел услышать. – Но Ли Сяо не стала учебным пособием для извергов или экспонатом антивоенного музея. Она носила белый халат в Управлении по водоснабжению.

Ужас и гнев охватили мое сердце! Китаянка никогда бы не стала работать на оккупантов, мучивших ее народ! Моя прабабка не могла резать своих на столе японских чертей! Он все врет, этот сумасшедший старик. Я сжала кулаки и вскочила со скамейки. Мимо проходил высокий молодой человек, он посмотрел на меня с тревогой, как будто спрашивая, не нужна ли помощь. Я не решилась поднять руку на пожилого иностранца просто так, без видимой посторонним причины. Сначала надо закричать и позвать на помощь.

– Она не была китаянкой. – Русский старик справился со своими чувствами. Сейчас ему даже не понадобилась моя рука. Я успела только заметить, что глаза у него теперь оба черные от края до края…

– Перед смертью, говорят, легче становится, а, Григорий? – Сокамерник сидел на кровати бледный, но явно оживший. Прана ци подпитала его за ночь. Зато у самого Ефремова голова стала тяжелой, предвещая ослабление защиты.

– Я все равно помру. – Человек на кровати старался говорить деловито как мог. – Мы все однажды помрем. Кто раньше, кто позже. Но если фрицев разбили, то и япошкам каюк будет. Хотел бы сам увидеть, но как масть пойдет… – тут он понизил голос до шепота. – А ты слушайся голоса – дольше проживешь.

– Какого голоса? – Ефремов прервал тяжелые, как собственная голова, раздумья. «Голос» мог быть зацепкой.

Сокамерник огляделся. В электрическом свете лампы под потолком, резко включившейся утром, он оказался высоким светлоусым мужчиной лет сорока, бледным, но сильным на вид. Горячечный блеск в глазах – то ли от болезни, то ли от возможности поговорить.

– Голос тут есть, Григорий. В голове у тебя будет звучать. – Он замотал кудрями. – Не, браток, я не псих. Этот голос выжить помогает. Первый раз, когда его услышал, сам решил, что чокнулся. Но потом подумал: хуже не будет. И правда, голос в голове возникает и вспышкой так: «Не ешь сегодня ужин – там яд». Или: «Через две камеры – новый китаец. Он – партизан». А еще однажды, когда первый раз я тут болел, слышу: «Привет от китайской подруги». Точно, думаю, с ума сошел. А потом глядь, а под тарелкой с ужином подарочек – туфелька игрушечная, из бумажных трубочек сплетенная. Безделка, а легче как-то. Только в последнее время я его мало слышу, всклики только, на плач похоже. И слова: «Ее не стало». Или: «Не давай руку для укола!» Я не брежу, Григорий, веришь?