– Я хочу помолиться, – прохрипела Жанна, сама не узнавая своего голоса. – Мессир Хью, когда приедем, проводите меня в церковь…

Кеннеди кивнул. Потом спросил, хорошо ли она себя чувствует.

– Я… – начала было Жанна, но осеклась.

Внезапно дошло, ясно и чётко, что быть такой, как была, она уже не сможет, измениться не сумеет, но ни прежней, ни какой-либо другой, давно никому не нужна. И, если этот добрый, несчастный мессир Хью ещё проявляет заботу, то только потому, что не знает – очень скоро о ней нельзя будет заботиться никому. Её предали… отдали тем, кто сумеет победить. А победить её сейчас дело не сложное.

– Я скоро погибну, или попаду в плен, – забормотала Жанна, – и мы больше не увидимся. Но я хочу успеть написать королю о вашей помощи, мессир… о ВАШЕЙ победе…

Кеннеди растерянно заморгал и обернулся к Фуко, не зная, что отвечать. Но Фуко тоже не знал. Только спросил обеспокоенно:

– О чём ты, Жанна? Неужели твои голоса это предрекли?

Жанна невесело усмехнулась.

– Да, мессиры… голоса…

В маленькой и тёмной церковке Ланьи перед алтарём стояли несколько печальных женщин. Они принесли на отпевание грудного младенца, умершего сразу после рождения. Его мать, совсем молодая, монотонно вытирала сухие, испуганные глаза, слёзы в которых никак не появлялись. Все остальные тоже стояли безмолвно. Тёмные, замершие. Смерть ребёнка их словно не ужасала – слишком обыденной стала здесь смерть вообще. Но они были женщины, и тоска этого несостоявшегося материнства переполняла всех настолько, что никто не плакал.

На шаги вошедшей Жанны обернулась только одна. Её лицо, обвисшее от печалей, слабо оживилось. Локтем она тихо подтолкнула мать ребёнка и что-то беззвучно шепнула. Та, не понимая ничего, посмотрела, словно сквозь Жанну, но в следующее мгновение охнула, быстро закрестилась и надорванным голосом выкрикнула:

– Попроси Господа, Дева! Помолись с нами! Первенький у меня… Не окрестили даже… Дай жизни ему! Дай Царствия Небесного! Господь для тебя всё сделает!

Остальные женщины тоже закрестились. С испугом посмотрели на Жанну – не сочтёт ли богохульством такую просьбу и такие слова. На несчастную мать, на всякий случай, тихо шикнули, но просьбу помолиться с ними поддержали.

Жанна медленно подошла.

Личико ребёнка показалось ей совсем чёрным, но спокойным и таким отрешённым ото всего земного, что, если бы не чернота, оно было бы прекрасным.

«Зачем? – подумала Жанна. – Зачем вообще было приводить его в этот мир, если первым, что он получил, стала смерть, которой всё заканчивается? Надо ли было вызревать ему в утробе матери многие месяцы, чтобы первым же жизненным усилием себя убить. Зачем всё так, бессмысленно?! Или этот мир так уже погряз в жестокости, что чистая душа не хочет в нём оставаться, чтобы не приводить тело к страданиям, и уходит, спасая его?»