Наш секретарь сначала покраснел – разозлился, значит, а потом вдруг взял – и рассмеялся.

– Нет, ну ты смотри – защитники! Золотая прям ваша Юлька! Да я…

– А и золотая! – разъяренная Юлька, которая подслушивала, конечно же, за дверью, пулей влетела в зал. – Золотая!

Но тут же остыла. Я же говорю – хорошая она, добрая и чистая. И тут она сделала самый верный шаг: она подошла к Борису и чмокнула его в щеку.

– Ну, извини, Борь, ну, другой мне нравится…

Варшавнин снова засмеялся и махнул рукой:

– Два идите вы! Ишь, сдружились… Нужны вы мне!

Но мы были ему нужны – всегда, и уже через день он пришел к нам по делу, и мы говорили, обсуждали, и никто даже не вспомнил о нашем разговоре. И никогда мы о нем не вспоминали.

Тем временем еще один разговор произошел в Боговещенке, в знакомом мне доме в поселке Заготзерно. Правда, содержание его я узнаю позже, но привести его стоит именно сейчас.

Разговор этот состоялся как-то вечером у Варвары Рукавишниковой с ее родителями – Людмилой Олеговной и Петром Петровичем.

Варвара к этому времени уже второй месяц работала секретарем в бухгалтерии элеватора.

Дело было сразу после того, как вся семья пришла с работы и после ужина затеяла вечернее чаепитие.

Людмила Олеговна мыла посуду, а Петр Петрович допивал тем временем свой чай.

Примерное содержание разговора таково – повторяю, о разговоре я узнал значительно позже.

– Мама, папа, я посоветоваться хочу! Мне очень плохо, а поговорить не с кем.

– Варюша, это из-за Толи Монасюка?

– Мам, это из-за меня! Понимаешь, я сама… я его… (плачет).