Начавшееся вместе с развитием событий растроение сознания и еще усугубилась, причем Реинкарнабула явно захватила контроль над двигательными центрами: ножны валялись в траве, клинок — каким-то образом уже оказался в руке, а сам он с необыкновенной прытью и быстротой пятился, можно сказать, — бежал задом наперед от Благоразумного. Вторая часть, — панически твердила, что можно вот так вот пятиться сколько угодно, отмахиваясь хоть и сувенирным, но все-таки увесистым и острым на вид клинком. Ну не дурак же он самом-то деле, соваться в свистящий, сверкащий полукруг потомка "Наглого Арендатора", ведь остановится же когда-нибудь, о Гос-споди!? Третья часть, как и положено, по своему обыкновению наблюдала за происходящим со стороны, ни в малой степени в него не веря.

Благоразумный не был бы Благоразумным, если бы не осознал достаточно быстро, что прет — с практически голыми руками на черт-его-знает-может-и-настоящую-железяку, которая по сути представляет собой длинный… нож!!! Он — замедлил наступление, остановился и, воровато оглядевшись, повернулся, чтобы срочно сделать ноги, потому что дело, сразу показавшееся ему гнилым, на поверку оказалось и еще хуже. Когда он поворачивался, Вторая Часть Сознания Майка хотела было облегченно вздохнуть, но Реинкарнабула, похоже, считала иначе: моментально изменив направление движения, она послала тело Островитянина в длинный, стелящийся прыжок, одновременно закручивая "Наглого Арендатора" в очередной, свистящий, наискосок сверху-вниз, — полукруг. И, довольно-низко, потому что — на выпаде, предельно вытянув руку вперед, — достала убегающего в бедро. Сверкающий металл, — на самом деле неизмеримо превосходящий остротой и прочностью клинки даже самых знаменитых мастеров прошлого, — с нежным хрустом почти без сопротивления прошел через середину левого бедра бегущего и до середины врезался в его правую голень. Будто сломавшись, Благоразумный сунулся вперед головой в клевер, вгорячах попробовал приподняться на руках, завалился снова, с удивлением обернулся назад, на косо срезанную ногу, на дымящийся, исходящий туманом мельчайших брызг фонтан ярко-алой крови, попытался что-то сказать, не смог, и ткнулся лицом в траву.

Нашкодив, Реинкарнабула немедленно смылась, оставив Паникера с Созерцателем, — расхлебывать. Сначала инициатива, — разумеется, — в его собственном фирменном стиле, — была у Созерцателя: Майкл застыл с окровавленным клинком в руке безучастно наблюдая за тем, как Сережа доламывает двух последних. В его действиях сохранялся тот же простой, солидный, как шуба с бобровым воротником, и непостижимый стиль, лишенные малейших изысков движения казались единственно возможными для того, чтобы он — попадал, а они — не могли попасть. Всем, даже, кажется, его партнерам в первую очередь, было каким-то образом очевидно, что это — невозможно, немыслимо, чтобы он не попал, равно как и безнадежны попытки причинить какой-нибудь урон ему. В отличие от одержимого, они — падали от его ударов, вопили от боли, слабые попытки сопротивления становились все более неубедительными, а он — продолжал крушить их, пока не счел результат удовлетворительным и не оставил в покое исковерканные тела, затратив на все — про все минуты полторы. Он шагнул к застывшему в каталепсии Майклу, и Созерцатель немедленно уступил место Паникеру. Островитянин уронил меч в травку, а сам согнулся в приступе неудержимой рвоты. Позывы были так сильны, что он повалился на колени и продолжал блевать до полного изнеможения. Было уже нечем, но едва только на его глаза попадалась, настоящая человеческая нога, — в замызганном ботинке и надлежащей части штанины, — отдельно от хозяина, сам хозяин, неподвижный и с меловым лицом, или огромная лужа стынущей, — с пахучим парком, со сгусточками на манер пенок в молоке, — крови, он все-таки изыскивал в организме новые резервы. Сережа подошел к нему, тряс за плечо, говорил что-то, никак не дошедшее до сознания, а потом, убедившись в бесполезности этих действий, закатил подопечному две оглушительных затрещины. Подумал, понаблюдал, — и выдал третью: трах!