— Про такую вещь, как авторские права и патентное право ты, понятно, забыл?

— Авторские права-то тут есть, не сомневаюсь… Вот только почему мне никто не покажет автора?!! Где он?!! Где? Ау-у! А авторские права е-есть, это да! А знаешь, что будет? Мы перетаскаем им все каштаны из огня, и тогда нам скажут, что мы — свободны! Спасибо, парни, ваша страна вас не забудет. Дадут горсть крашеной бумаги, и даже, может быть, добавят еще полгорсти в качестве премии. Пожмут руку. А себе возьмут то, что мы тут накопали. Можешь быть уверен, — остальным не удастся даже лизнуть. Даже понюхать! И еще, помяни мое слово, — это будет по всем правилам оформлено законодательно. А действительно, — зачем? Только последний идиот будет плодить себе конкурентов…

— Такими вещами полна жизнь. Так бывает всегда. И тот, кто все время будет помнить об этом, будет всю жизнь чувствовать себя неудачником.

— Никогда, — слышишь меня, а если слышишь, то запомни, — никогда еще вот эти самые не брали себе так много. И не оставляли так мало другим. Ты понял, нет? Они возьмут себе возможность обходиться без денег, оставив себе при этом и деньги, и власть, которая станет тогда совсем уж беспредельной, а тебе, мне, всем остальным оставят только деньги, — сколько дадут. Если еще сочтут нужным — давать.

Вот за это евреев и не любят. Они неизменно несут с собой смуту. Да нет, — они и есть олицетворенная смута. Смута политическая. Смута финансовая. Смута научная. Смута в искусстве. Смута в душе. Все то, что без них было ясно, понятно и не требовало никакого обдумывания, становится смутным, темным, зыбким и ненадежным. Они превращают в болотную хлябь самые, что ни на есть, незыблемые устои. Без него все было бы хорошо. Без него не было бы никаких таких мыслей…

— Хорошо, — угрюмо прохрипел Ли, раскуривая тоненькую сигару, — а что ты, собственно, предлагаешь?

— Я?! Ничего. Как и всегда в тех случаях, когда неплохо было бы поступить хоть как-нибудь, — но только самому. По-своему, а не так, как это нужно Ответственным Лицам. Нет, — он окинул остальных обеспокоенным взглядом, враз утратив давешний напор, — я действительно ничего не предлагаю. Поступок, — это не для таких, как мы.

Конечно, не предлагаешь. Уже предложил. Все, что нужно. И всем. Даже меня не забыл, а теперь притворяется девственницей. Вот за это евреев и не любят. Вот за это я их и не люблю. За то, что слова их слишком часто стоят того, чтобы их обязательно выслушали, какими бы противными лично тебе эти слова ни были.

Джон Джезайя Вонг только слушал и улыбался. Как известно, в мире существует только две великие культуры улыбок, — англо-саксонская и восточноазиатская, китайско-японская, а все остальное можно считать дикарством, темнотой и дикоросами. Он был наследником обеих, прошел обе эти школы, так что и улыбка эта была истинным шедевром. Ежели кто понимает, конечно, — а таких здесь не видно.