— Водицы бы мне испить, колодезной, — женщина очнулась, застонала.

— А ну, цыц, отойди, скотиняка, — охранник проснулся, подошел к осужденной и ногой оттолкнул собаку. Лохматенция с визгом отлетела в лопухи с крапивой.

— Чего зенки раззявил, — он заметил худенького рыжего деревенского паренька. Замахнулся на него бердышам. — Кнута захотел петушина! А ну, пшёл вон, свиное рыло!.. (Примечание автора. Давно с майором ВДВ так никто не разговаривал… — очень давно).

Через пятнадцать минут по одной из улиц Тулы шатаясь из стороны в сторону, «на бровях», шла странная пара: «Вусмерть» набравшись с утра, молодец практически на себе тащил пьяную, измазанную грязной землёй «развратную» женщину, с распущенными до пояса рыжими волосами. При этом он громко напевал один и тот же куплет:

Вокальную поддержку заднего плана или как говорят певцы партию бэк-вокала странной пары заполняла большая лохматая псина. Грозно лаявшая и метавшаяся по сторонам.

— Черти окаянные! — редкие зрители «собачей свадьбы» чертыхались и отводили глаза. — Ни свет ни заря! Срам-то какой!

— Почему мне всегда достаётся одно и тоже? — бравый майор недовольно роптал и почти волоком тащил смертницу, еле переставляющую ноги. Почему, я постоянно должен кого-то спасать, выручать, из всяких ям вытаскивать?

— И самое интересное… — он поудобнее перехватил «пьяную в дупель подружку». — Ни в прошлом, ни в будущем — ничего не меняется… — Всё время одно и тоже: — Пашка Пехота куда-то, кого-то тащит…

* * *

Снаружи покосившегося на одну сторону амбара было зябко, сыро от прошедшего накануне дождя. В душном воздухе спёртого тесного помещения пахло прелью, мхом, сырой кожей, человеческим потом, образуя смрадную, тяжелую атмосферу. Холодные капли всё еще продолжали сочится с потолка. Сквозь небольшие оконца заделанные бычьим пузырём тускло светил догорающий день. Подневольного народу внутри амбара набралось много.

— Ахти ты, горе горькое какое! Ах, беда — беда кака! Матушка-владычица, богородица пресвятая, спаси и помилуй нас, — женщины роняли горькие слезы жалости, причитали, прощались с разорённым хозяйством, с родной сторонушкой. Мужики, скрипели зубами, сдерживались, сидели, словно каменные. Звякнула ржавая цепь. Кто-то от тоски, от тягот заныл унылую песню. Снаружи здания, вдоль стен, больше для отвода глаз, нежели для порядка, меся жидкую грязь, расхаживали два стражника с рогатинами.

Скрипучая дверь амбара противно захрипела, приоткрылась, и заключенные увидели лицо неизвестного ушастого парня. Заглянув, он долго пытался осмотреться в полумраке. Затем вошел внутрь негромко произнес… — Дуняша, сердце мое, свет очей моих! Ты же здесь?