— Ну, и какие новости в нашем болоте? — зевнув, спросил Киреев у большеголового лохматого мужика, стоящего перед ним босиком, в просторной кумачовой рубахе. Лицо у приказчика было помятое, глаза мутные, осоловелые.

— Кормилец, упаси боже! — холоп глуповато шмыгнул носом. — Тебя чай не было всего-то три месяца. Какие могут быть вести, за столь короткое время? Их ни слыхом не слыхать, ни видом не видать! Всё по-старому: Тишь, благодать, покой. Скука такая, хоть петлю на шею надевай…

— А у соседей, что слышно? — барин повязал шелковым кушаком тёмно-синий атласный кафтан, одетый поверх бархатных сиреневых штанов, подошел к поставцу, налил из ендовы в серебряный кубок фряжского вина и начал пить небольшими глотками.

— Да и у соседей всё по-прежнему, батюшка, — ответчик продолжал лукаво моргать глазами, не выходя из образа преданного слуги. — Тишина, лепота. Так, небольшие сплетни…

— И насколько небольшие?

— С ладошку. Даже нет, с вершок: Лопочут у вдовы помещика Фёдора Лукича Стородубского корова отелилась двадцати лет отроду. В Сокольниково, что в соседней деревне, сказывают, поп появился новый. Бородища у него — землю метёт. Дюже ликом грозен. Народ застращал до того, что на молебен ходить бояться. А ещё, я ночесь сон страшной видел, да с испугу забыл какой, а тут ещё пёс так жалобно с утрица выть начал…

— Афонька! — Киреев сумрачно свел брови. — Очумел, што ля потрах сучий! А ну, рыло неумытое! Не тяни козла за рога! Знаешь, про что вопрошаю: Про Таганово.

— Ась, про Таганово. Будь оно трижды не ладно, свят, свят! Пронеси силу нечистую, — рассказчик быстро перекрестился, тихонько сплюнул. Затем хитро чихнул, зажав одну ноздрю.

— Нуу! — грозно протянул Киреев.

— Кормилиц, прости меня грешного! Не серчай! Не уразумел я твоих заумных вопросов. Худоумие какое-то на меня напало… Каюсь. Только тамошний помещик, продолжает чудить.

— И что же он учудил, за столь короткий срок? — не утерпел Киреев.

— Понасадил он на улицах деревни ёлок цвета голубого да пахучих цветов заморских. Вдоль улиц, выложил красным камнем небольшие, узенькие тропинки. Возле каждого домишки у ворот вкопал столбы. Да на них повесил слюдяные фонарики разного цвета.

— Погодь, погодь Фанасий, вот тут, помедленней, не спеши. Толком говори, что там и как?

— Сказывают, теперяча кажную субботу, к вечеру зажигают их, и они горят цветными огоньками. Света от них никакого. Так баловство одно. Зато масла дорогова заморского сжигают на это чудачество — прорву.

— Иии… наколь ему это? Нешта, так все делают за границей, жгут масло задарма? Чтобы цветы с елками освещать ночью? Вот дурь-то несусветная!