Раз за разом взлетают к небу фонтаны грязи вперемежку с огненно-железными сгустками, все ближе и ближе. Вот взрывы затанцевали по брустверам траншей, по палисадникам окраинных домов, ворвались во дворы… Сдвоенный удар по краю крыши и по крыльцу: разлетается щепа, хриплым «хеканьем» отзывается раненый старый дом, но стоит, как много переживший пожилой мужик стоит в нежданной драке.

И резко — тишь. Как отрубили. Вдалеке артиллеристы суетятся у орудий, с немецким аккуратизмом собирая стреляные гильзы и складывая их в пустые укупорки, а прямо перед глазами перебегают в одиночку и группами пехотинцы. Две секунды тишины — и вновь залаяли немецкие пулемёты, из обрушенной траншеи им заполошно ответили винтовочные хлёсты, зататакал пехотный дегтярь из амбразуры…

А чёрный круг пластинки все так же вращался и вращался:

Николай стоит, чуть согнувшись, за пулемётом. Пальцы уверенно охватывают рукояти ДШК, губы чуть шевелятся, подсчитывая расстояние. Вот немцы миновали ров, вот преодолели тридцать метров, сорок, сорок пять — теперь им негде укрыться, да они и не собираются: рвутся вперед, уже готовя гранаты к броску…

ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК!..

Грохот очереди перекрыл все остальные звуки в подвале.

Тяжёлая машина ДШК, трудно водить им, перенося огонь с одной группки захватчиков на другую. Бьется стальное тело, рвутся из ладоней рубчатые рукояти, пляшет перед глазами огненный сноп за дульным срезом, мешая наблюдать за подступами. Ну так чего ж ты хотел, сержант? Обещал, присягая, стойко переносить трудности — вот и переноси. Зато те, в зелёных шинелях, обляпанных грязью, и матово блестящих от дождя касках, попав под жгучие струи очередей, уже навряд ли что перенесут и мало кто из них вернётся в Германию, чтобы с ужасом в бесцветно-рыбьих глазах рассказывать внукам о страшных русских пулемётах, одной пулей отрывающих руку у впереди идущего и голову у заднего гренадира…

Ну, да где были их головы, когда они, радостно вопили «Хайль!», слушая приказ фюрера о переходе границы Советского Союза? Да и руки, сноровисто шарившие по сундукам деревенских хат и потрошившие узлы, отобранные у охваченных ступором беженок, сержанту Стафееву совершенно не жаль. Пусть остаются в орловской земле: авось, рожь уродится колосистая на таких удобрениях.

А наверху, неслышима за грохотом боя, все крутится и крутится черная пластинка.

Нет, что ни говори, а германцы вояки серьёзные. Поплюхались в грязь гренадиры, засверкали мокрыми лопатками, прячась в землю, как кроты. Закрутили верньеры наводки фейерверкеры, внося поправки в прицел по новым данным корректировщика, углядевшего, наконец, откуда бьют русские пулемёты, с лязгом закрылись замки готовых к залпу орудий…