– Так точно, Ваше Высокоблагородие! – доложил Серафим Корсаков по-уставному, а потом добавил: – Весь полк разбежался, кто куда.

– Вольно, – скомандовал полковник, а когда Корсаков с облегчением расслабил ноги и руки, кивнул Кудрявому – мол, теперь ваш черед спрашивать.

Григорий Андреевич, подойдя поближе, доброжелательно спросил:

– Ну, рассказывай, что натворил, пока в бегах был. А не расскажешь – выведем тебя во двор, разложим на солнышке и вгоним ума в задние врата. А потом в острог.

– Ей-богу ничего не натворил! – рьяно закрестился Корсаков. – Так, если по немножко… Там – хлебушка украл, тут – одежу стырил.

– Закон Божий хорошо знаешь… Семинарист? Из какой семинарии выгнали?

– Из Тверской, – вздохнул «старец».

– Небось, за пьянство или за девку?

– Так за то и за то, – вздохнул Корсаков. – С девкой побаловался, а отец ректор меня в солдаты сдал.

– А зачем же ты, сукин сын, «старца» из себя изображаешь? У тебя на морде написано – лет тебе двадцать пять. Ну, тридцать от силы…

– Старца-то? – повеселел семинарист-дезертир. – Так ведь народец-то дурной. Я их пугаю, а они меня за это уважают. Кормят-поят. Бабы с собой в баню водят. А отцы-матери девок со мной спать укладывают. Думают, что со старцем, так благодать и сойдет.

Хозяин, слушавший разговор с раскрытым ртом, не выдержав, кинулся на Серафима. Уронил его на пол и стал душить:

– Ах ты, сволочь! Да я же тебя как старца святого принимал. Доченьку родную от зятя законного отлучал! А ты, собака самозванная…

Нижние чины с трудом оттащили разбушевавшегося хозяина от дезертира и усадили на лавку. Серафим Корсаков, стоя на коленях, ощупал помятое горло, хмуро сказал:

– Нет в тебе благодарности, Савка. Ужо дождешься ты Страшного суда. Будет тебе геенна огненная! Ибо, – воздел Серафим палец, – Отец не судит никого, но весь суд отдал Сыну… и дал Ему власть производить суд, потому что Он есть Сын человеческий.

– Ну, точно сейчас в ухо дам! – пригрозил Клеопин.

– Дозвольте я, Ваше Высокоблагородие? – предложил один из солдат и, не дожидаясь ответа, сплюнул на ладонь и сделал Корсакову такую «смазь», что старец-дезертир заверещал.

– Хватит, – остановил полковник солдата, собиравшегося «смазать» еще разок, но и ругаться не стал.

– За императора покойного, Александра Павловича, зачем себя выдавал? – грозно насупился Кудрявый.

От такого обвинения Серафим затрясся. Упав на пол, начал истово биться лбом об пол и креститься – то на иконы, то на господ офицеров.