– Вот так и Смутное время начиналось, – грустно заметил Николай. – Убили царевича, а кто-то болтать начал – жив, мол. Так и теперь. Вначале – Александр, потом – Николай Павлович объявится. Мало нам правительства временного да поляков, так еще и самозванцы.

– Коленька, ну как ты можешь так говорить? – запричитала маменька. – А если и на самом деле Александр Павлович?

– Маменька, я караулом командовал, когда гроб вскрывали, – с толикой досады ответил сын. – Согласен – не особо был император на себя похож. Так ты сама подумай – не за столом будь сказано – что там с телом-то сталось за месяц целый? И умер он от брюшного тифа, а это такая штука поганая, что и живого-то человека меняет, а уж после смерти-то и вовсе. А если даже и правда, что жив император, так и что? Император законный – Михаил Павлович и точка. А прочие Серафимы-Херувимы – самозванцы и…

Распаляясь, Николай едва не стукнул кулаком по столу и едва удержался от крепкого словца, но поймав на себе сразу три взгляда – маменькин испуганный, насмешливый – предводителя дворянства и восторженный Аленкин, смутился. Чтобы выйти из положения, потянулся за калачом. Обнаружив, что на блюде остался лишь один, отдернул руку.

– Так бери, Коленька, – засуетилась маменька. – У Марьи еще целый противень доходит. Ешь, а то обижусь.

Делать нечего. Через силу доев последний калач и запив уже остывшим чаем, Николай спросил:

– До Андогской волости сколько вёрст будет?

– Да вёрст, если не соврать, сорок, – ответил Григорий Андреевич. – Я хочу завтра с утречка выехать, а к обеду уже там буду. К вечеру, Бог даст, старца этого выцеплю, а потом обратно. Я ведь, Николай, чего хотел-то: коли старец безвредный – так и пусть себе по селам бродит. Мужикам надоест слушать – шею намылят, враз делом займется. А коли он себя за императора выдает, так ты бы глянул на всякий случай.

– Так, Григорий Андреевич… – в некотором раздражении начал Николай, но был остановлен предводителем дворянства:

– Ты, господин полковник, не горячись. Ты знаешь, что государь император умер, я знаю. А народ-то кругом темный. Он ведь в то верит, во что хочет верить. А нужно сказать – врешь, сукин сын, э-э, простите, дамы, император совсем другой! Я его лично зрел!

– Григорий Андреевич, покойного государя половина Череповца зрело, когда он по градам и весям колесил. Мне о том все уши прожужжали. Городничий хвастал, что рядом с ним на литургии стоял, а бургомистр, что шпагу мне подносил, бриллиантовым кольцом бахвалился.

– Так и я на литургии стоял. И хлеб-соль подносил. Но дело-то не в этом. Мы, господин полковник, люди местные. А ты – Его Высокоблагородие, полковник лейб-гвардии, герой. Твоему слову больше поверят.