Во всяком случае, когда наряжалась первая партия юных недорослей для отправки на учебу за границу, ни одна зараза не изъявила желания личным примером поддержать замечательное начинание. И речь не о князьях Шуйских, Шереметевых, Черкасских, Сицких и прочих, то есть знатных, но в душе недоброжелателей. Его в то время не поддержали даже «свои». Потому и пришлось обращаться к худородным, то есть, образно говоря, ко второму-третьему сорту: Олферьевым, Кожуховым, Давыдовым, Костомаровым и прочим.

Получилось по сути добровольно-принудительно. Они не могли отказать, понимая, что в этом случае Годунов найдет как ухудшить их и без того не очень привольное житье-бытье, но торговались отчаянно, словно продавали своих сыновей в татарское рабство. Тот же Григорий Олферьев выжал у царя за своего Микифора по двадцати пяти рублей за каждый год учебы сына в Любеке, да еще ухитрился заранее оговорить, что по возращении Микифору сразу будет даден чин стольника, а ежели он пробудет там больше трех лет, то думного дворянина.

Патриарх Иов, обязанный Борису Федоровичу решительно всем, включая не только митрополичий, но и высший церковный сан, тоже взвился на дыбки, едва услыхал о затее царя с открытием университета.

– Не бывать на Руси латинской заразе,– напрямую заявил он и принялся разглагольствовать, что, мол, ныне земля русская покамест едина в вере, в обычаях, в речи, а стоит появиться иным языкам, как в стране тут же начнутся распри и раздоры.

Заканчивались речи Бориса Федоровича откровенно по-стариковски, то есть брюзжанием – все плохо и куда хуже, чем даже во времена его молодости. Не выдержав, я как-то рассказал ему об одном старце, который жаловался своему царю в Спарте, тоже достигшему преклонного возраста, что старые законы пришли в забвение, а новые – плохи и что все в Спарте перевернулось вверх дном, после чего царь рассмеялся и сказал: «Если так, то все идет своим порядком. В детстве я слышал от моего отца, что и в его время все перевернулось вверх дном». Завершил я рассказ пожеланием, чтобы Годунов походил на царя, тем более что он таковым является, нежели на того старца.

Он посмеялся, однако и призадумался, после чего прекратил ворчать, а я сделал вывод, что средство помогло. Как выяснилось уже на следующий день, ненадолго, поскольку начал Борис Федорович вновь с опасения о том, что вечного блаженства на том свете он не удостоится.

Нашел о чем беспокоиться.

Напрасно я цитировал Марка Аврелия, сказавшего бессмертное: «Делай что должен, случится что суждено». Не помогали ни философы-стоики, ни воспитатели императорских детей, а наскоро состряпать некую подходящую фразу, сославшись на Библию, которая у царя тоже была «в авторитете», я не рискнул – уж очень хорошо он ее знает, да и не мастак я в церковнославянском языке. Потому приходилось отступать и... терпеливо выслушивать очередную порцию опасений насчет вечного блаженства и прочих жалоб на свое окружение, которым Годунов не всегда знал меру.