Ситуация, над которой я ломал голову чуть ли не с самого первого дня пребывания в лагере, еще до того, как меня вызвал в Москву царь, была практически безвыходная.

Я, разумеется, распорядился проделать в тереме, близ опочивальни царевича, потайной ход, который выводил напрямую на улицу, но что проку? Вывести его незаметно этим ходом на ту же спортивную площадку можно, но рано или поздно кто-то из приближенных непременно его засечет, а по закону подлости скорее рано, чем поздно.

Кроме того, с чего бы это вдруг царевич заперся средь бела дня у себя в спальне и не выходит? Не иначе как заболел. Значит, будут звать, потом настойчиво стучать, а потом во главе с Чемодановым ломать дверь, и тогда…

Продумывал я и вариант его ночных занятий. Однако оно тоже не дело. Во-первых, само по себе неудобно – ночью много не навоюешь, а многим, к примеру, стрельбой, вообще не займешься. Во-вторых, царевич, как и положено всем русским людям, «жаворонок». Стемнело – отбой, рассвело – подъем. От непривычного графика у него попросту поедет крыша. В-третьих, весь день ему потом придется отсыпаться. На вторые сутки или в лучшем случае на третьи ближние, начиная с Чемоданова, почуют неладное и решат, что он заболел.

Кроме того, имелось и еще множество дополнительных предательских нюансов. Например, стоит Федору первый раз пройти полосу препятствий, как он, по причине неловкости и неумения, непременно заработает хотя бы пару-тройку ссадин и царапин, а также посадит себе синяк или шишку, да еще на самом видном месте, после чего повторится то же самое, о чем я сказал чуть ранее.

Неутешительный итог напрашивался сам собой: куда ни кинь – всюду клин.

В поисках приемлемого решения я перебрал все и почти отчаялся найти выход, но тут мой взгляд упал на… Емелю. Паренек был из тех, кто имел огромное желание стать настоящим ратником, но не имел к тому возможностей. Очень уж он был неуклюж, да и вообще ратная наука давалась ему с превеликим трудом.

Разве что сила в руках. Это да. Не иначе как ремесло кожевенника, которым был его отец, с малолетства развило его мускулатуру, так что парень имел бицепсы, которым позавидовал иной здоровый мужик.

Единственное, что у него бесподобно получалось, так это пародирование, или, как тут говорят, передразнивание людей. Вот и сейчас он в кругу своих сверстников изображал Нечая – одного из пожилых стрельцов, оставленного мною как учителя по стрельбе.

Кстати, получалось у Емели здорово. Он мастерски воспроизводил и его степенную походку, не забыв про легкую хромоту, и говор Нечая, когда он ругает бесталанного стрелка, вновь пославшего все пять пуль мимо цели. Даже ворчливые интонации один в один. Подозреваю, что эта пародия была не чем иным, как легкой местью – самому Емеле не раз доставалось от ратника.