Визит в Палатий затянулся почти до наступления темноты. Здешние порядки строжайше воспрещали любым визитерам, особенно иноземцам, оставаться во дворцах на ночь – и после церемонии прощания прибывший эскорт стражи с топотом и звоном повел гостей по запутанным коридорам и полутемным залам к выходу. Мишель, удостоенный чести поцеловать тонкие пальчики императрицы Зоэ, пребывал в задумчивости, спросив:

– Как думаешь, мы больше их не увидим? Ни Гая, ни мадам Склирену?

– Разве что издалека, – предположил Гунтер. – На каком-нибудь торжестве. У них теперь своя жизнь и своя судьба, у нас – своя.

– Сколь удивителен Божий мир, – заключил нормандец. – Жаль, Гай так и не побывает в Иерусалиме.

– Кто знает? – пожал плечами барон Мелвих. – Тебе доводилось слышать о том, что раньше, лет пятьсот тому, Палестина была владением Византии? Вдруг миледи базилисса вздумает отвоевывать свои земли обратно?

– С нее станется, – де Фармер тихонько хрюкнул. – Решительная особа, по всему заметно.

У выхода из Палатия гостей поджидал сюрприз: повозка, в которой громоздилось несколько внушительного вида сундуков. Позевывающие слуги, державшие в поводу коней франков, охотно растолковали, что сие – дары светлейшей базилиссы иноземным посланцам. Древняя традиция, отказываться не принято.

– Сколько у них тут традиций? – искренне поразился Мишель. – Мне порой кажется, что у ромеев всякий шаг определяется обычаем, причем обычаю этому должно быть не меньше сотни лет. Вот мессир Ангерран рассказывал…

Долгая история удивительных византийских обычаев растянулась на всю дорогу от площади Августеон до итальянского квартала. Впереди погромыхивала повозка, за ней с достоинством вышагивал приставленный к послам эскорт, размахивая факелами, в хвосте ехали мессиры иноземные посланники. Гунтера клонило в сон, он дремал, покачиваясь в седле, и вполуха внимая болтовне спутника.

У ворот квартала, считавшегося землей вне пределов византийских законов, охрана, исполнив свой долг и благополучно сопроводив гостей, повернула обратно. Маленькие подслеповатые окна на втором этаже флигеля тускло светились – кто-то (скорее всего, мессир де Фуа) дожидался возвращения задержавшихся в Палатии.

«Сейчас начнет выспрашивать, что да как, – с неудовольствием подумал германец, в полутьме спотыкаясь на крутых ступеньках лестницы наверх. – Отговориться тем, что завтра расскажу все в подробностях? Или пусть Мишель отдувается?»

Однако в маленьком зале, громко поименованном «общей гостиной», обнаружился не только де Фуа. Компанию ему составлял незнакомый Гунтеру и Мишелю господин – белобрысый, плотного сложения крепыш средних лет с сонным взглядом водянисто-серых глаз, явственный уроженец германских либо северных земель Европы.