С той стороны прошелестел яростный вихрь – и двери распахнулись, обе створки, настежь.
– Отдай!
Отдай!Я влетела внутрь Красного Кабинета, как пробивший ворота таран. Я не успела даже махнуть рукой Глебовой, чтобы не следовала за мной. Но она догадалась.
– Ох… Извини, конечно. Мелкая хитрость.
– Где… где «Гвиневера»?!
– В галерее на Спиридоновке, под надлежащей охраной, где ж ей быть.
Она горела заживо на костре своей обиды и своего гнева.
– Не прощу… – Она почти задыхалась. – Он мне не нужен… И Ник…
Я обняла Леру, и она разревелась.
Скорей бы нам, что ли, всем состариться, вновь подумала я, бережно поглаживая трясущиеся плечи. Сколь несущественны будут все наши сегодняшние драмы в каком-нибудь две тысячи шестнадцатом, к примеру, году… Будем, небось, вспоминать и улыбаться эдак сентиментально…
Но сейчас нам обеим было никак не до улыбок.
– Ну все же хорошо… Лерик… Ведь все же хорошо!
– Я так страдала… Я так мучилась! Он же видел, видел, что мне просто хоть не жить! И сам притворялся, что страдает!
Я радовалась ее слезам. Долго же она держала их в себе. Пусть выльются – хотя уже и не с горя. Но пусть выльются, пусть на душе сделается ясно, как в небе после ливня.
– Он не притворялся, дорогая. Ему было плохо от того, что плохо тебе. Не сомневаюсь, что видеть твои страдания – ничуть не легче.
– Но ни словом… Ни словом, Нелли! Видеть, как я терзаюсь – и ничего не сказать!
– Ты не права. Он ведь сказал. Он сказал, что надо надеяться и молиться.
– Прекрасные слова, вот спасибо. Но что-то уж слишком неконкретные. О чем ты говоришь, Нелли! Я была в аду, я была в бреду… Маленький намёк, полсловечка – мне бы достало!
– Нет. Половиной словечка ты б не утешилась. Тебе б захотелось второй половины. На эту тропку только ступи… Джон сказал тебе все, что мог сказать.