– Да не знаю я никаких историй книжных. Не про болячки же тебе рассказывать? Слушай! – вдруг встрепенулась Юлька. – А про лечение в твоих книгах ничего нет?
– Нету, Юль, если бы попалась, сразу бы тебе принес. Постой, а ты читать-то умеешь?
– Да что ж я, дура набитая? – оскорбилась Юлька. – Можно подумать, на все Ратное ты один грамотный. Совсем очумел там со своими дуроломами! Тоже мне, мудрец, других так и за людей не считаешь!
– Юль, я же только спросил…
– Да ну тебя! Так хорошо было…
Юлька нахохлилась и отвернулась.
– Ну прости дурака, Юля, хочешь, я тебе про отца всех лекарей расскажу?
– Да ну тебя… Про какого отца лекарей?
– Про лечение мне книжки не попадались, а вот про лекаря знаменитого я в одной книге читал. Звали его Гиппократ, и жил он полторы тысячи лет назад в Греции. Греки почитали Гиппократа лучшим лекарем в мире, а он считал, что медицина – лекарское дело – благороднейшее из всех искусств. За великие знания и мудрость греки называли его «отцом медицины».
Мишка попытался припомнить еще что-нибудь, но ничего, кроме клятвы Гиппократа, в голову не пришло.
– Гиппократ придумал лекарскую клятву, которую должен был приносить каждый, кто выучился лечебному делу. Начиналась клятва с поминания греческих богов – греки тогда еще не были христианами. Потом шло обещание почитать своего учителя, как отца, а всех лекарей – как братьев. А дальше там шли такие слова:
«Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду проводить я свою жизнь и свое искусство. Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.
Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел и ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».[6]