Отец Михаил все-таки не сдержал кашель, кровавые брызги полетели на руку с зажатым в ней крестом, которой он попытался прикрыть рот. Приступ был мучительным, и Мишке уже начало казаться, что это конец, но монах прекратил кашлять, быстро и неглубоко задышал, потом снова заговорил сиплым шепотом, часто прерываясь:
– И жестоки вы ТАМ… глупы и жестоки… Бога забыли… от гордыни все…
– Отче…
– Не спорь… ты ведь… ты ведь в младенца Михаила вселился? Так?
– Так, но…
– Никакого «но»… быть не может! Ты живую… душу убил и занял ее место… чем ты лучше… посланца Врага рода человеческого?
– Нет! Не так все!!! – Мишка заторопился, будто опасаясь, что не успеет оправдаться перед умирающим. – Он и сейчас во мне живет! Помнишь, ты меня берсерком посчитал? Это – от него, лисовиновская стать! Это он тебе сейчас Символ Веры читал, я бы… нет, не я, а такой, каким я вначале был, так бы не смог. А сейчас… не знаю, как сказать… мы в одно сливаемся, в единую сущность… что-то третье вызревает. Что-то лучшее, чем первые два… это ты, отче вырастил.
«Ага, а еще лорд Корней растил, и ученица Бабы-Яги руку приложила! Однако коктейльчик-с получается, доложу я вам, сэр! – Усохни, трепло! – Да пожалуйста! Я и вообще из этой коммуналки уйти могу! – Ну и проваливай!»
«Ну, и? В ЗДЕШНИХ терминах, сэр, вы из поруба утекли, от татей спасаясь. А помог вам в этом колдун! И не за „спасибо“ а за вполне конкретные материальные ценности. Так и скажете? – Ну, уж нет! Ему с надеждой уйти надо, со светом в душе, с радостью. Хоть это-то для него надо сделать!»