Филипп долго молчал и, почти не мигая, жёг взглядом герцога. Тог глаз не отводил, но поводья стиснул так, что костяшки пальцев побелели.

Наконец, царь коротко кивнул, и толкнул бока коня пятками, пустив вскач. К лагерю.

Царь присматривался дней пять, совещался с друзьями, и, наконец, объявил войску, что эти испанские варвары теперь подданные Македонии и за услугу их — ровня македонянам. Каэтани ждал недовольства, помнил, как эти самые люди через десяток лет будут смотреть на обласканных персов.

"Любит наш царь варваров".

И кое-какой ропоток пробежал, однако Парменион быстро пресёк его.

— Чего заныли? В чём вас ущемили? В царских "друзьях" едва не половина — чужеземцы. Чего на них не ропщите? Или тоже ревнуете? Так будьте лучше! Вон, Демарат, и в войске-то не служит, гостеприимец всего лишь. А какую услугу оказал? Или не заслужил?

Поутихли. Погодя и Каэтани успокоился. Тем более, что вскорости узнал — зовут его за глаза "Нашим варваром". Честь, которой даже князья пеонов и агриан не удостоились. Впрочем, как раз они варварами считаться не желали, переоделись в эллинское сами, отпрыскам давали эллинские имена и завозили учителей-эллинов.

Демарат, посмеиваясь, сказал, что, мол, хотели прозвать Астрапеем, да ревности Зевса побоялись.

А потом новопричисленный к филам, царским "друзьям"[80] Онорато-испанец, "Наш варвар", предложил Филиппу взять Византий.

Мало кто из слышавших это смог сдержать смешок.

— А я чем тут занимаюсь? — поинтересовался Филипп.

— А ты, царь, не возьмёшь, — напомнил Онорато.

Филипп заломил бровь, велел всем шатёр покинуть, кроме Пармениона и Эвмена.

Онорато скосил взгляд на последнего и с некоторой неуверенностью продолжил.

— Я же говорил, ты стоял под стенами до весны и отступился.

— Ты насчёт прорицаний своих и другое говорил.

— Верно, — кивнул Онорато, — но тут иное. Как с Фокионовым флотом.

Филипп цокнул языком.

— Почему Византий? — Спросил Эвмен, — из-за того, что ключ к Боспору?

— И это тоже. А ещё зрителей больше, — ответил Каэтани.