Каэтани решил не рисковать и не взваливать на себя столь ответственную ношу, как проповедь. Однако после первой же беседы Александра с отцом Себастьяном отметил, что священник слишком напорист и прямолинеен. Онорато не желал потерять душу царевича, ибо почитал её куда более важной, чем филиппова. Не крестится отец — невелика потеря, но вот сын…

Действовать следовало тоньше, ибо вопросы, которые родит острый ум юноши, чрезвычайно сложны для самих пришельцев. И Онорато познакомил Александра с братом Гвидо, одной из первых смиренных просьб которого было желание получить разрешение на устройство школы.

Некоторое время они шли в молчании.

— Ты ведь можешь прорицать, Онорато, — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнёс Александр.

— Не совсем так, — возразил герцог заметно напрягшись.

Царевич пропустил эту фразу мимо ушей.

— Скажи, смогу ли я превзойти деяния отца?

Каэтани остановился, посмотрел на юношу. Он долго молчал, Александр уже начал хмуриться, теряя терпение.

— Многократно, — наконец ответил герцог, — потомки запомнили бы твоего отца Филиппом Великим… если бы не его более великий сын.

Александр и Гефестион переглянулись. Гефестион ободряюще улыбнулся.

— Когда же это случится? — Спросил Филота. — Когда Александр станет царём?

Лицо Каэтани превратилось в камень.

— Есть вопросы, достойный сын Пармениона, которые лучше не задавать. Ибо многое в нашей судьбе зависит от нашего незнания будущего. Пойдём, Александр.

Они двинулись дальше. Филота придержал Гефестиона за локоть и шепнул:

— Он ведь знает. И какая-то тайна здесь.

Кидония, Крит, середина зимы

Два десятка всадников приближались к городским воротам. Один из стражей напряг зрение, вглядываясь вдаль, потом хлопнул по плечу товарища:

— Наши! Это Красный. Зови Мнасикла.