Великая княжна вновь замолчала и с какой-то печальной улыбкой оглядела зал.
– Мой отец был плохим царем, – повторила она, – но, видит Бог, он не заслужил такую смерть!
Голос великой княжны дрогнул, срываясь на всхлип. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, подступившие к глазам. В ответ на ее всхлип где-то на верхнем ярусе заплакала женщина, заплакала громко, навзрыд. Слезы текли по щекам у многих, сидевших в зале.
Великая княжна наконец овладела собой и вновь повернулась к залу. Ее лицо изменилось: синие глаза стали черными, губы сжались.
– А вы его предали, господа! – бросила она в лицо нескольким сотням мужчин. – Вы изменили присяге! Вы все предатели!
В зале стало страшно тихо. Никто не осмелился возразить. Офицеры сидели, опустив головы.
– За веру, царя и Отечество, да? Где же ваша честь, господа русские офицеры? Или она имеет значение только при карточном долге? А долг перед государем не считается? Только помните, что самый беспристрастный судья – это человеческая совесть, ее суд не знает срока давности! И вы это знаете, иначе к чему бы вы все отказались от чинов, полученных после второго марта семнадцатого года? Когда не перед кем совеститься, то жить еще можно, а когда появился живой человек в качестве укора совести, то как-то не по себе, да? Долг своему государю придется отдавать, господа. И отдавать вы его будете мне, его дочери!
Я русская женщина. Да, не русская по крови, но русская душою. Я родилась под русским небом, я впитала в себя русский воздух, русские сказки, русские песни, русский дух, как могла, познавала душу русского народа. Особенно в последние два года. – Великая княжна горько усмехнулась. – Моя семья стала жертвой, принесенной на алтарь русской революции, но я жива, я еще жива! И пусть мужчины прячутся по углам, а я не отступлюсь!
Великая княжна посмотрела на сидевшего в первом ряду Волкова.
– Вячеслав Иванович, прошу вас, поднимитесь на сцену.
Волков, бледный как смерть, с каплями пота на лбу, поднялся на сцену. Великая княжна обернулась к кулисам, и Николай, быстро подойдя к ней, передал папку, которую она, в свою очередь, подала Волкову.
– Вячеслав Иванович, огласите, пожалуйста!
Волков дрожащими руками достал из кармана кителя очки и водрузил их на нос, потом раскрыл папку и несколько секунд всматривался в текст. Потом вдруг осевшим, каким-то сиплым голосом произнес:
– Манифест.
Его голос окреп, избавился от хрипоты и зазвенел под сводами зала.