Пришлось заботы о раненом боярыне поручить, а самому ехать.

Царевич тоже дома не сидел, нашелся на Лембергской улице, у Истермана в гостях. Ему боярин все и рассказал. Упал в ноги, кланялся, благодарил.

Когда б не Михайла, погорели бы.

Точно.

Фёдор, как услышал, трость сломал. Тяжелую, черного дерева… просто руками – и хрясь! Только щепки в разные стороны полетели. Боярин аж шарахнулся, но Руди его перехватил, успокоил. Понятно же, не на боярина гневаются, на татей.

Потом посланцы царевича отправились на двор к боярину.

Одного татя сволокли в мертвецкую, второго отдали в пыточный приказ. Понятно, пользы с них мало будет, ну а вдруг? Это ж не просто так поджигать шли, это точно на Устинью целили. Из-за царевича…

А это уже дело государево. Можно «Слово и дело» кричать.

Заодно и царевич на подворье заехал к боярину. Приказал не чиниться, сразу к Михайле прошел… тот, бедняга, с лавки встать хотел, так Фёдор его мигом обратно уложил, придавил, благодарил за смекалку и за помощь.

Перстнем с руки пожаловал, а там, может, и еще чего будет.

Боярин тоже дураком не был, видел, как Аксинья на красавца поглядывает.

Ну так посмотрим… все ж Ижорский, не абы кто. Ежели будет у него вотчина, доход какой, так за него и Ксюху отдать можно будет. И Михайле с царевичем породниться выгода прямая.

Подумаем…

Царевич уехал – сынок домой пожаловал.

Служба, понятно, а все ж пораньше бы его… а то приехал на готовенькое. Боярин махнул рукой, спихнул все на сына – и тоже спать пошел.

Подождут все дела до утра. А лучше – до обеда. Ему уж не семнадцать – резвым козликом скакать…

Справедливости ради, выспаться боярину дали. И обед для него сразу накрыли, и его любимые пироги с вязигой приготовили.

А как наелся боярин, как успокоился, так и явились к нему деточки.

Устя и Илюшка.

– Батюшка, позволишь слово молвить?